31-33

31
Я предвосхитил свой ответ на проблему. Предпосылкой для него является то, что тип Спасителя мы получили только в сильном искажении. Это искажение само по себе очень правдоподобно. Такой тип по многим основаниям не мог остаться чистым, цельным, свободным от примесей. На нём должна была оставить следы и среда, в которой вращался этот чуждый образ, ещё более история, судьба первой христианской общины: она обогатила этот тип такими чертами, которые делаются понятными только в целях борьбы или пропаганды. Тот странный и больной мир, в который вводят нас Евангелия, - мир как бы из одного русского романа, где сходятся отбросы общества, нервное страдание и “ребячество” идиота, - этот мир должен был при всех обстоятельствах сделать тип более грубым: в особенности первые ученики, чтобы хоть что-нибудь понять, переводили это бытие, расплывающееся в символическом и непонятном, на язык собственной грубости, - для них тип существовал только после того, как он отлился в более знакомые формы... Пророк, Мессия, будущий судья, учитель морали, чудотворец, Иоанн Креститель, - вот сколько было обстоятельств, чтобы извратить тип... Наконец, не будем низко оценивать proprium всякого великого почитания, в особенности сектантского почитания: оно сглаживает оригинальные, часто мучительно-чуждые, черты и идиосинкразии в почитаемом существе - оно даже их не видит. Можно было бы пожалеть, что вблизи этого интереснейшего из decadents не жил какой-нибудь Достоевский, т. е. кто-либо, кто сумел бы почувствовать захватывающее очарование подобного смешения возвышенного, больного и детского. Ещё одна точка зрения: тип мог бы, как тип decadence, фактически совмещать в себе многое и противоречивое: такая возможность не исключается вполне. Однако всё говорит против этого именно: предание должно было бы в этом случае быть вполне верным и объективным - а всё заставляет предполагать противоположное. Обнаруживается зияющее противоречие между проповедником на горах, море и лугах, появление которою так же приятно поражает, как появление Будды, хотя не на индийской почве, и тем фанатиком нападения, смертельным врагом теологов и жрецов, которого злость Ренана прославила как “le grand maitre en ironie”. Я сам не сомневаюсь в том, что обильная мера желчи (и даже esprit) перелилась в тип учителя из возбуждённого состояния христианской пропаганды: достаточно известна беззастенчивость всех сектантов, которые стряпают себе апологию из своего учителя. Когда первой общине понадобился судящий, сварливый, гневающийся, злостный, хитрый теолог против теолога, она создала себе по своим потребностям своего “Бога”: без колебания она вложила в его уста те вполне не евангельские понятия, без которых она не могла обойтись, каковы: “будущее Пришествие”, “Страшный суд”, всякий род ожидания и обещания.

32
Ещё раз говорю, что я против того, чтобы в тип Спасителя вносить фанатизм: слово imperieux, которое употребил Ренан, одно уничтожает тип. “Благовестие” и есть именно благая весть о том, что уже не существует более противоречий; Царство Небесное принадлежит детям; вера, которая здесь заявляет о себе, не приобретается завоеванием; она тут, она означает возвращение к детству в области психического. Подобные случаи замедленной зрелости и недоразвитого организма, как следствия дегенерации, известны но крайней мере физиологам. - Такая вера не гневается, не порицает, не обороняет себя: она не приносит “меч”, она не предчувствует, насколько она может сделаться началом разъединяющим. Она не нуждается в доказательствах ни чудом, ни наградой и обещанием, ни “даже писанием”: она сама всякое мгновение есть своё чудо, своя награда, своё доказательство, своё “Царство Божье”. Эта вера даже не формулирует себя - она живёт, она отвращается от формул. Конечно, случайность среды, языка, образования определяет круг понятий: первое христианство владеет только иудейско-семитическими понятиями (сюда относится еда и питьё при причастьи, которыми так злоупотребляет церковь, как всем еврейским). Но пусть остерегаются видеть здесь что-нибудь более чем язык знаков, семиотику, повод для притчи. Ни одно слово этого анти-реалиста не должно приниматься буквально, - вот предварительное условие для того, чтобы он вообще мог говорить. Между индусами он пользовался бы понятиями Санкхьи, среди китайцев - понятиями Лао-цзы, и при этом не чувствовал бы никакой разницы. - Можно было бы с некоторой терпимостью к выражению назвать Иисуса “свободным духом” - для него не существует ничего устойчивого: слово убивает; всё, что устойчиво, то убивает. Понятие “жизни”, опыт “жизни”, какой ему единственно доступен, противится у него всякого рода слову, формуле, закону, вере, догме. Он говорит только о самом внутреннем: “жизнь”, или “истина”, или “свет” - это его слово для выражения самого внутреннего; всё остальное, вся реальность, вся природа, даже язык, имеет для него только ценность знака, притчи. - Здесь нельзя ошибаться насчёт того, как велик соблазн, который лежит в христианском, точнее сказать, в церковном предрассудке: такой символист par excellence стоит вне всякой религии, всех понятий культа, всякой истории, естествознания, мирового опыта, познания, политики, психологии, вне всяких книг, вне искусства, - его “знание” есть чистое безумие, не ведающее, что есть что-нибудь подобное. О культуре он не знает даже и понаслышке, ему нет нужды бороться против неё, он её не отрицает... То же самое по отношению к государству, ко всему гражданскому порядку и обществу, к труду, к войне, - он никогда не имел основания отрицать “мир”; он никогда не предчувствовал церковного понятия “мир”... Отрицание для него есть нечто совершенно невозможное. - Подобным же образом нет и диалектики, нет представления о том, что веру, “истину” можно доказать доводами (его доказательства - это внутренний “свет”, внутреннее чувство удовольствия и самоутверждения, только “доказательства от силы”). Такое учение также не может противоречить, оно не постигает, что существуют, что могут существовать другие учения, оно не умеет представить себе противоположное рассуждение... Где бы оно ни встретилось с ним, оно будет печалиться с самым глубоким сочувствием о “слепоте” - ибо оно само видит “свет” - но не сделает никакого возражения.

33
Во всей психологии “Евангелия” отсутствует понятие вины и наказания; равно как и понятие награды. “Грех”, всё, чем определяется расстояние между Богом и человеком, уничтожен, - это и есть “благовестие”. Блаженство не обещается, оно не связывается с какими-нибудь условиями: оно есть единственная реальность; остальное - символ, чтобы говорить о нём...

Следствие подобного состояния проецируется в новую практику, собственно в евангельскую практику. Не “вера” отличает христианина. Христианин действует, он отличается иным образом действий. Ни словом, ни в сердце своём он не противодействует тому, кто обнаруживает зло по отношению к нему. Он не делает различия между чужим и своим, между иудеем и не иудеем (“ближний” в собственном смысле слова есть иудей, единоверец). Он ни на кого не гневается, никого не презирает. Он не появляется на суде и не позволяет привлекать себя к суду (“не клянись вовсе”). Он ни при каких обстоятельствах не разведётся с женой, даже в случае доказанной неверности её. - Всё в основе - один принцип, всё - следствие одного инстинкта. -

Жизнь Спасителя была не чем иным, как этой практикой, не чем иным была также и его смерть. Он не нуждался более ни в каких формулах, ни в каком обряде для обхождения с Богом, ни даже в молитве. Он всецело отрешился от иудейского учения раскаяния и примирения; он знает, что это есть единственная жизненная практика, с которой можно себя чувствовать “божественным”, “блаженным”, “евангелическим”, во всякое время быть как “дитя Божье”. Не “раскаяние”, не “молитва о прощении” суть пути к Богу: одна евангельская практика ведёт к Богу, она и есть “Бог”! - То, с чем покончило Евангелие, это было иудейство в понятиях “грех”, “прощение греха”, “вера”, “спасение через веру”, - всё иудейское учение церкви отрицалось “благовестием”.

Глубокий инстинкт, как должно жить, чтобы чувствовать себя на “небесах”, чтобы чувствовать себя “вечным”, между тем как при всяком ином поведении совсем нельзя чувствовать себя “на небесах”, - это единственно и есть психологическая реальность “спасения”. - Новое поведение, но не новая вера...

34-36

34
Если я что-нибудь понимаю в этом великом символисте, так это то, что только внутренние реальности он принимал как реальности, как “истины”, - что остальное всё, естественное, временное, пространственное, историческое, он понимал лишь как символ, лишь как повод для притчи. Понятие “Сын Человеческий” не есть конкретная личность, принадлежащая истории, что-нибудь единичное, единственное, но “вечная” действительность, психологический символ, освобождённый от понятия времени. То же самое, но в ещё более высоком смысле можно сказать и о Боге этого типичного символиста, о “Царстве Божьем”, о “Царстве Небесном”, о “Сыновности Бога”. Ничего нет более не христианского, как церковные грубые понятия о Боге как личности, о грядущем “Царстве Божьем”, о потустороннем “Царстве Небесном”, о “Сыне Божьем”, втором лице св. Троицы. Всё это выглядит - мне простят выражение -- неким кулаком в глаз: о, в какой глаз! - евангельский: всемирно-исторический цинизм в поругании символа... А между тем очевидно, как на ладони, что затрагивается символами “Отец” и “Сын”, - допускаю, что не на каждой ладони: словом “Сын” выражается вступление в чувство общего просветления (блаженство); словом “Отец” - само это чувство, чувство вечности, чувство совершенства. - Мне стыдно вспомнить, что сделала церковь из этого символизма: не поставила ли она на пороге христианской “веры” историю Амфитриона? И ещё сверх того догму о “непорочном зачатии”?.. Но этим она опорочила зачатие...

“Царство Небесное” есть состояние сердца, а не что-либо, что “выше земли” или приходит “после смерти”. В Евангелии недостаёт вообще понятия естественной смерти: смерть не мост, не переход, её нет, ибо она принадлежит к совершенно иному, только кажущемуся, миру, имеющему лишь символическое значение. “Час смерти” не есть христианское понятие. “Час”, время, физическая жизнь и её кризисы совсем не существуют для учителя “благовестия”… “Царство Божье” не есть что-либо, что можно ожидать; оно не имеет “вчера” и не имеет “послезавтра”, оно не приходит через “тысячу лет” - это есть опыт сердца; оно повсюду, оно нигде...

35
Этот “благовестник” умер, как и жил, как и учил, - не для “спасения людей”, но чтобы показать, как нужно жить. То, что оставил он в наследство человечеству, есть практика, его поведение перед судьями, преследователями, обвинителями и всякого рода клеветой и насмешкой - его поведение на кресте. Он не сопротивляется, не защищает своего права, он не делает ни шагу, чтобы отвратить от себя самую крайнюю опасность, более того - он вызывает её... И он молит, он страдает, он любит с теми, в тех, которые делают ему зло. В словах, обращённых к разбойнику на кресте, содержится всё Евангелие. “Воистину это был Божий человек, Сын Божий!” - сказал разбойник. “Раз ты чувствуешь это, - ответил Спаситель, - значит, ты в Раю, значит, ты сын Божий”. Не защищаться, не гневаться, не привлекать к ответственности... Но также не противиться злому, - любить его...

36
- Только мы, ставшие свободными умы, имеем подготовку, чтобы понять то, чего не понимали девятнадцать веков, - мы имеем правдивость, обратившуюся в инстинкт и страсть и объявляющую войну “святой лжи” ещё более, чем всякой иной лжи... Люди были несказанно далеки от нашего нейтралитета, полного любви и предусмотрительности, от той дисциплины духа, при помощи которой единственно стало возможным угадывание столь чуждых, столь тонких вещей: во все иные времена люди с бесстыдным эгоизмом желали только своей выгоды; воздвигли церковь в противоположность Евангелию...

Кто искал бы знамений того, что позади великой игры миров скрыт перст какого-то насмешливого божества, тот нашёл бы не малое доказательство в том чудовищном вопросительном знаке, который зовётся христианством. Что человечество преклоняется перед противоположностью того, что было происхождением, смыслом, правом Евангелия, что оно в понятии “церковь” признало за святое как раз то, что “благовестник” чувствовал стоящим ниже себя, позади себя, - напрасно искать большего проявления всемирно-исторической иронии...

37-39

37
- Наш век гордится своим историческим чувством; как можно было поверить такой бессмыслице, что в начале христианства стоит грубая басня о чудотворце и Спасителе, - и что всё духовное и символическое есть только позднейшее развитие? Наоборот: история христианства - и именно от смерти на кресте - есть история постепенно углубляющегося грубого непонимания первоначального символизма. С распространением христианства на более широкие и грубые массы, которым недоставало все более и более источников христианства, - становилось всё необходимее делать христианство вульгарным, варварским, - оно поглотило в себя учения и обряды всех подземных культов imperii Romani, всевозможную бессмыслицу больного разума. Судьба христианства лежит в необходимости сделать самую веру такой же болезненной, низменной и вульгарной, как были болезненны, низменны и вульгарны потребности, которые оно должно было удовлетворять. Больное варварство суммируется наконец в силу в виде церкви, этой формы, смертельно враждебной всякой правдивости, всякой высоте души, всякой дисциплине духа, всякой свободно настроенной и благожелательной гуманности. - Христианские ценности - аристократические ценности. Только мы, ставшие свободными умы, снова восстановили эту величайшую из противоположностей, какая только когда-либо существовала между ценностями! -


38
- Здесь я не могу подавить вздоха. Бывают дни, когда меня охватывает чувство чёрной, самой чёрной меланхолии, - это презрение к человеку. Чтобы не оставить никакого сомнения в том, что я презираю, кого я презираю, - это теперешнего человека, человека, которому я роковым образом являюсь современником. Теперешний человек - я задыхаюсь в его нечистом дыхании... По отношению к прошедшему я, как и все познающие, обладаю большой терпимостью, так сказать великодушным самопринуждением: с мрачной осмотрительностью прохожу я через мир, в течение целых тысячелетий представляющий собою сумасшедший дом, называется ли этот мир “христианством”, “христианской верой” или “христианской церковью”, - я остерегаюсь делать человечество ответственным за его душевные болезни. Но чувство моё возмущается, отвращается, как только я вступаю в новейшее время, в наше время. Наше время есть время знания... Что некогда было только болезненным, теперь сделалось неприличным - неприлично теперь быть христианином. Вот тут-то и начинается моё отвращение. - Я осматриваюсь вокруг: не осталось более ни одного слова из того, что некогда называлось “истина”, нам просто невмоготу уже одно только выговаривание жрецом слова “истина”. Даже при самом скромном притязании на честность, должно теперь признать, что теолог, жрец, папа, с каждым положением, которое он высказывает, не только заблуждается, но лжёт; что он уже не волен лгать по “невинности”, по “незнанию”. Жрец знает так же хорошо, как и всякий, что нет никакого “Бога”, никакого “грешника”, никакого “Спасителя”, - что “свободная воля”, “нравственный миропорядок” есть ложь: серьёзность, глубокое самопреодоление духа никому более не позволяет не знать этого... Все понятия церкви опознаны за то, что они есть, т. е. за самую злостную фабрикацию фальшивых монет, какая только возможна, с целью обесценить природу, естественные ценности; сам жрец признан таковым, каков он есть, т. е. опаснейшим родом паразита, настоящим ядовитым пауком жизни... Мы знаем, наша совесть знает теперь, какова вообще цена тех зловещих изобретений жрецов и церкви, для чего служили эти изобретения, при помощи которых человечество достигло того состояния саморастления, вид которого внушает отвращение: понятия “по ту сторону”, “Страшный суд”, “бессмертие души”, сама “душа” - это орудия пытки, это системы жестокостей, при помощи которых жрец сделался господином и остался таковым... Каждый это знает; и, несмотря на это, всё остаётся по-старому. Куда девались остатки чувства приличия, уважения самих себя, когда даже наши государственные люди, в других отношениях очень беззастенчивые люди и фактически насквозь антихристиане, ещё и теперь называют себя христианами и идут к причастию? Юный государь во главе полков, являясь в своём великолепии выражением эгоизма и высокомерия своего народа, признаёт без всякого стыда себя христианином!.. Но тогда кого же отрицает христианство? что называет оно “миром”? Солдата, судью, патриота, всё, что защищается, что держится за свою честь, что ищет своей выгоды, что имеет гордость... Всякая практика каждого момента, всякий инстинкт, всякая оценка, переходящая в дело, - всё это теперь антихристианское: каким выродком фальшивости должен быть современный человек, если он, несмотря на это, не стыдится ещё называться христианином!..

39
- Я возвращаюсь, я рассказываю истинную историю христианства. - Уже слово “христианство” есть недоразумение, - в сущности был только один христианин, и он умер на кресте. “Евангелие” умерло на кресте. То, что с этого мгновения называется “Евангелием”, было уже противоположностью его жизни: “дурная весть”, Dysangelium. До бессмыслицы лживо в “вере” видеть примету христианина, хотя бы то была вера в спасение через Христа; христианской может быть только христианская практика, т.е. такая жизнь, какою жил тот, кто умер на кресте... Ещё теперь возможна такая жизнь, для известных людей даже необходима: истинное, первоначальное христианство возможно во все времена. Не верить, но делать, а прежде всего многого не делать, иное бытие... Состояния сознания, когда веришь или считаешь что-нибудь за истинное, - каждый психолог знает это, - такие состояния совершенно незначительны и пятистепенны по сравнению с ценностью инстинктов: строго говоря, всё понятие духовной причинности ложно. Сводить христианское настроение лишь к признанию истины, к голому состоянию сознания - значит отрицать христианство. На самом деле вовсе не было христиан. “Христианин”, то, что в течение двух тысячелетий называется христианином, есть психологическое самонедоразумение. Если смотреть прямее, то в нём господствовали, вопреки всякой вере, только инстинкты - и что за инстинкты! - “Вера” была во все времена, как у Лютера, только мантией, предлогом, завесой, за которой инстинкты разыгрывали свою игру, - благоразумная слепота относительно господства известных инстинктов. “Вера” - я уже называл её собственно христианским благоразумием, - всегда говорили о “вере”, действовали же по инстинкту... В мире представлений христианина нет ничего, что хотя бы только касалось действительности: напротив, в корне христианства мы признали единственным деятельным элементом инстинктивную ненависть ко всякой действительности. Что из этого следует? То, что здесь in psychologicis заблуждение является радикальным, т. е. значимым по существу, т. е. самой субстанцией. Удалим одно понятие, поставим на место его одну-единственную реальность, и всё христианство низвергается в ничто! - Если смотреть с высоты, то это самый странный из всех фактов: эта религия, не только обусловленная заблуждениями, но и до гениальности изобретательная во вредных, отравляющих жизнь и сердце заблуждениях, эта религия остаётся зрелищем для богов, для тех божеств, которые вместе с тем и философы и с которыми я, например, встречался в знаменитых диалогах на Наксосе. В то мгновение, когда отступает от них отвращение (и от нас также!), они проникаются благодарностью за зрелище христианина: жалкая, маленькая звезда, называемая Землёй, быть может, только ради этого курьёзного случая заслуживает божественного взгляда, божественного участия... Не будем же низко ценить христианина; христианин, фальшивый до невинности, высоко поднимается над обезьяной; по отношению к христианину знаменитая теория происхождения - только учтивость...

40-43

40
- Судьба Евангелия была решена смертью, оно было распято на “кресте”. Только смерть, эта неожиданная позорная смерть, только крест, который вообще предназначался лишь для canaille, - только этот ужаснейший парадокс поставил учеников перед настоящей загадкой: “кто это был? что это было?” Потрясённое и до глубины оскорблённое чувство, подозрение, что такая смерть может быть опровержением их дела, страшный вопросительный знак “почему именно так?” - такое состояние слишком понятно. Здесь всё должно было быть необходимо, всё должно было иметь смысл, разум, высший разум; любовь ученика не признаёт случайности. Теперь только разверзлась пропасть: “кто его убил? кто был его естественным врагом?” - этот вопрос блеснул, как молния. Ответ: господствующее иудейство, его высшее сословие. С этого мгновенья почувствовали в себе возмущение против порядка, вслед за тем поняли и Иисуса, как возмущение против порядка. До сих пор в его образе недоставало этой черты - воинственной, отрицающей словом и делом; даже более, в нём было обратное этому. Очевидно, маленькая община именно не поняла главного, символического в таком способе смерти, свободу, превосходство над всяким чувством ressentiment: признак того, как мало вообще они его понимали! Сам Иисус ничего не мог пожелать в своей смерти, как только открыто дать сильнейший опыт, доказательство своего учения. Но его ученики были далеки от того, чтобы простить эту смерть, - что было бы в высшей степени по-евангельски, - или отдать себя такой же смерти с нежным и мягким спокойствием души... Всплыло наверх как раз в высшей степени неевангельское чувство, чувство мести. Сделалось невозможным, чтобы дело окончилось с этой смертью: явилась нужда в “возмездии”, в “суде” (и, однако, что может быть более неевангельским, чем “возмездие”, “наказание”, “суд”!). Ещё раз явилось на переднем плане популярное ожидание Мессии; исторический момент был уловлен; “Царство Божье” наступит, чтобы судить его врагов... Но этим всё сделалось непонятным: “Царство Божье” как заключительный акт, как обещание! Евангелие было именно бытие, исполнение, действительность этого Царствия. Именно такая смерть была как раз “Царством Божьим”. Теперь только включили в тип учителя всё презрение и горечь к фарисеям и теологам и этим сделали из него фарисея и теолога. С другой стороны, необузданное прославление этих совершенно выскочивших из колеи душ не выдерживало более того евангельского утверждения равенства всех как детей Божьих, которому учил Иисус; местью их было неумеренно поднять Иисуса, отделить его от себя: совершенно так, как некогда иудеи из мести к своим врагам отделились от своего Бога и подняли его на высоту. Один Бог и один Сын Божий: оба порождения ressentiment...

41
- И вот теперь всплыла абсурдная проблема: “как мог Бог допустить это!” На это повреждённый разум маленькой общины дал такой же поистине ужасный по своей абсурдности ответ: Бог отдал своего Сына для искупления грехов, как жертву. Так разом покончили с Евангелием! Очистительная жертва, и притом в самой отвратительной, в самой варварской форме, жертва невинным за грехи виновных! Какое страшное язычество! Иисус уничтожил даже самое понятие “вины”, он совершенно отрицал пропасть между Богом и человеком, он жизнью своей представил это единство Бога и человека как своё “благовестие”... А не как преимущество! - С этого времени шаг за шагом в тип Спасителя внедряется учение о Суде и Втором Пришествии, учение о смерти как жертвенной смерти, учение о Воскресении, с которым из Евангелия фокуснически изымается всё понятие “блаженства”, единственная его реальность, в пользу состояния после смерти!.. Павел со всей наглостью раввина, которая так ему присуща, дал этому пониманию, этому распутству мысли, такое логическое выражение: “если Христос не воскрес, то вера наша тщетна”. - И разом из Евангелия вышло самое презренное из всех неисполнимых обещаний, - бесстыдное учение о личном бессмертии... Павел учил о нём даже как о награде!..

42
Теперь уже видно, чему положила конец смерть на кресте: новому, самобытному стремлению к буддистскому спокойствию, к действительному, а не только обещанному счастью на земле. Ибо - как я уже указывал - основным различием между обеими религиями-decadence остаётся то, что буддизм не обещает, но исполняет, христианство же обещает всё, но не исполняет ничего. - За “благой вестью” последовала по пятам весть самая скверная: весть Павла. В Павле воплотился тип, противоположный “благовестнику”, гений в ненависти, в видениях ненависти, в неумолимой логике ненависти. Чего только не принёс этот dysangelist в жертву своей ненависти! Прежде всего Спасителя: он распял его на своём кресте. Жизнь, пример, учение, смерть, смысл и право всего Евангелия - ничего более не осталось, когда этот фальшивомонетчик путём ненависти постиг, в чём единственно он нуждается. Не в реальности, не в исторической истине!.. И ещё раз жреческий инстинкт иудея учинил то же великое преступление над историей, - он просто вычеркнул вчера, позавчера христианства, он изобрёл историю первого христианства. Даже более: он ещё раз извратил историю Израиля, чтобы представить её как предварительную историю для своего дела; все пророки говорили о его “Спасителе”... Церковь извратила позже даже историю человечества, обратив её в предысторию христианства... Тип Спасителя, учение, практика, смерть, смысл смерти, даже то, что было после смерти, - ничто не осталось неприкосновенным, ничто не осталось даже напоминающим действительность. Павел просто переложил центр тяжести всего того бытия за это бытие - в ложь о “воскресшем” Иисусе. В сущности, ему не нужна была жизнь Спасителя - ему нужна была смерть на кресте и кое-что ещё... Поистине, было бы явной niaiserie со стороны психолога доверять Павлу, родиной которого была столица стоического просвещения, когда он выдавал за доказательство посмертной жизни Спасителя галлюцинацию, или доверять хотя бы даже его рассказу, что он имел эту галлюцинацию: Павел хотел цели, следовательно, он хотел и средства... Во что не верил он сам, в то верили те идиоты, среди которых он сеял своё учение. - Его потребностью была власть; при помощи Павла ещё раз жрец захотел добиться власти, - ему нужны были только понятия, учения, символы, которыми тиранизируют массы, образуют стада. Что единственно заимствовал позже Магомет у христианства? Изобретение Павла, его средство к жреческой тирании, к образованию стада: веру в бессмертие, т. е. учение о “Суде”...

43
Когда жизненный центр тяжести переносят из жизни в “потустороннее” - в ничто, то тем самым вообще лишают жизнь центра тяжести. Великая ложь о личном бессмертии разрушает всякий разум, всякую естественность в инстинктах; всё, что есть в инстинктах благодетельного, что способствует жизни, ручается за будущее, - возбуждает теперь недоверие. Жить так, чтобы не было более смысла жить, - это становится теперь “смыслом” жизни... К чему дух общественности, к чему ещё благодарность за происхождение и предков, к чему работать вместе, к чему доверять, к чему способствовать общему благу и иметь его в виду?.. Всё это “соблазны”, всё это отклонения от “истинного пути” - “единое есть на потребу”... Чтобы каждый, как “бессмертная душа”, был равен каждому, чтобы в совокупности всего живущего “спасение” каждой отдельной единицы смело претендовать на вечность, чтобы маленькие святоши и на три четверти чокнутые смели воображать, что ради них постоянно нарушаются законы природы, такое беззастенчивое возведение всякого рода эгоизма в бесконечное, в бесстыдное, надо клеймить презрением в полной мере. И однако же, христианство обязано своей победой именно этому жалкому тщеславию отдельной личности, - как раз этим самым оно обратило к себе всех неудачников, настроенных враждебно к жизни, потерпевших крушение, все отребья и отбросы человечества. “Спасение души” по-немецки: “мир вращается вокруг меня”... Яд учения “равные права для всех” христианство посеяло самым основательным образом. Из самых тайных уголков дурных инстинктов христианство создало смертельную вражду ко всякому чувству благоговения и почтительного расстояния между человеком и человеком, которое является предусловием для всякого повышения и роста культуры, - из ressentiment масс оно выковало главное орудие против нас, против всего благородного, радостного, великодушного на земле, против нашего счастья на земле... “Бессмертие”, признаваемое за каждым Петром и Павлом, было до сего времени величайшим и злостнейшим посягательством на аристократию человечества… - И не будем низко ценить то роковое влияние, которое от христианства пробралось в политику! Никто теперь не имеет более мужества заявлять об особых правах, о правах господства, о чувстве почтения к себе, к другому, нет более пафоса дистанции... Наша политика болеет этим недостатком мужества! - Аристократизм настроения ложью о равенстве душ погребён окончательно; и если вера в “право большинства” делает революции и будет их делать, то нельзя сомневаться в том, что это - христианство, христианские суждения ценности, которые каждая революция только переводит в кровь и преступление! Христианство есть восстание всего по-земле-пресмыкающегося против того, что над ней возвышается: Евангелие “низших” унижает...

44-48

44
- Евангелия неоценимы, как свидетельства уже неудержимой коррупции внутри первых общин. То, что позже Павел с логическим цинизмом раввина довёл до конца, было лишь процессом распада, начавшегося со смертью Спасителя. - При чтении этих Евангелий нужно быть как можно более осторожным: за каждым словом встречается затруднение. Я признаюсь, - и меня поддержат - что именно этим они доставляют психологу первостепенное удовольствие, - как противоположность всякой наивной испорченности, как утончённость par excellence, - как виртуозность в психологической испорченности. Евангелия ручаются сами за себя. Библия вообще стоит вне сравнения. Чтобы не потеряться здесь совершенно, прежде всего нужно помнить, что ты среди евреев. Игра в “святое”, достигшая здесь такой гениальности, какой не достигала она нигде в другом месте - ни в книгах, ни среди людей, - жульничество в словах и жестах, как искусство, - это не есть случайность какой-нибудь единичной одарённости, какой-нибудь исключительной натуры. Это принадлежность расы. В христианстве, как искусстве свято лгать, всё иудейство, вся наистрожайшая многовековая иудейская выучка и техника доходят до крайних пределов мастерства. Христианин, этот ultima ratio лжи, есть иудей во второй, даже третьей степени... Основная воля, направляемая только на то, чтобы обращаться с такими понятиями, символами, телодвижениями, которые доказываются из практики жреца, инстинктивное уклонение от всякой другой практики, от перспектив всякого иного рода оценок и полезностей - это не только традиция, это наследственность: лишь как наследственное действует оно, как природа. Все человечество, даже лучшие умы лучших времен (исключая одного, который, может быть, единственный - не человек) позволяли себя обманывать. Евангелие читали как книгу невинности... ни малейшего указания на то, с каким мастерством ведётся здесь игра. - Конечно, если бы мы видели их, даже хотя бы мимоходом, всех этих удивительных лицемеров и фокусников-святых, то с ними было бы покончено - и именно потому, что я не читаю ни одного слова без того, чтобы не видеть жестов, я и покончил с ними... Я не выношу по отношению к ним известного способа смотреть снизу вверх. - К счастью, книги для большинства есть только литература. Нельзя позволять вводить себя в заблуждение: “не судите!” - говорят они, но сами посылают в ад всё, что стоит у них на пути. Препоручая суд Богу, они судят сами; прославляя Бога, они прославляют самих себя; требуя тех добродетелей, которые как раз им свойственны, - даже более, которые им необходимы, чтобы вообще не пойти ко дну, - они придают себе величественный вид борьбы за добродетель, борьбы за господство добродетели. “Мы живём, мы умираем, мы жертвуем собою за благо” (“Истина”, “Свет”, “Царство Божье”); в действительности же они делают то, чего не могут не делать. Сидя в углу, ёжась, как крот, живя в тени, как призрак, - они создают себе из этого обязанность: по обязанности жизнь их является смирением, как смирение она есть лишнее доказательство благочестия... Ах, этот смиренный, целомудренный, мягкосердый род лжи! - “За нас должна свидетельствовать сама добродетель”... Читайте Евангелия, как книги соблазна при посредстве морали: эти маленькие люди конфискуют мораль, - они знают, как нужно обращаться с моралью! Люди всего лучше водятся за нос моралью! - реальность заключается в том, что здесь самое сознательное самомнение избранников разыгрывает скромность: себя, “общину”, “добрых и справедливых” раз навсегда поставили на одну сторону, на сторону “истины”, а всё остальное, “мир”, - на другую... Это был самый роковой род мании величия, какой когда-либо до сих пор существовал на земле: маленькие выродки святош и лжецов стали употреблять понятия “Бог”, “истина”, “свет”, “дух”, “любовь”, “мудрость”, “жизнь” как синонимы самих себя, чтобы этим отграничить от себя “мир”; маленькие евреи в суперлативе, зрелые для любого сумасшедшего дома, перевернули все ценности сообразно самим себе, как будто “христианин” был смыслом, солью, мерой, а также последним судом всего остального... Вся дальнейшая судьба предопределилась тем, что в мире уже существовал родственный по расе вид мании величия, - иудейский: коль скоро разверзлась пропасть между иудеем и иудейским христианином, последнему не оставалось никакого иного выбора, как ту же процедуру самоподдержания, которую внушал иудейский инстинкт, обратить против самих иудеев в то время, как иудеи обращали её до сих пор только против всего не иудейского. Христианин есть тот же еврей, только “более свободного” исповедания.

45
- Я дам несколько примеров того, что засело в голову этих маленьких людей, что вложили они в уста своему учителю: это настоящее признание “прекрасных душ”. -

“И если кто не примет вас и не будет слушать вас, то, выходя оттуда, отрясите прах от ног ваших, во свидетельство на них. Истинно говорю вам: отраднее будет Содому и Гоморре в день суда, нежели тому городу” (Марк 6, 11). - Как это по-евангельски!..

“А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему жерновный камень на шею и бросили его в море” (Марк 9, 42). - Как это по-евангельски!..

“И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: лучше тебе с одним глазом войти в Царствие Божие, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную, где червь их не умирает и огонь не угасает” (Марк 9,47). - Не глаз только здесь подразумевается...

“И сказал им: истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе” (Марк 9, 1). - Хорошо солгал, лев.

“Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо...” (Примечание психолога. Христианская мораль опровергается этим “ибо”: опровергать её “основы” - это по-христиански) (Марк 8, 34). -

“Не судите, да не судимы будете. Какою мерою мерите, такою и вам будут мерить” (Матф. 7, 1). - Какое понятие о справедливости, о “праведном судии!..”

“Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и мытари?” (Матф. 5, 46). - Принцип “христианской любви”: она хочет быть в конце концов хорошо оплаченной...

“А если не будете прощать людям согрешений их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших” (Матф. 6, 15). - Очень компрометирует вышеназванного “Отца”…

“Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам” (Матф. 6, 33). - Всё это: т. е. пища, одежда, все насущные потребности жизни. Заблуждение, скромно выражаясь... Незадолго перед этим Бог является портным, по крайней мере в известных случаях...

“Возрадуйтесь в тот день и возвеселитесь, ибо велика вам награда на небесах. Так поступали с пророками отцы их” (Лука 6, 23). - Бесстыдное отродье! Они сравнивают себя уже с пророками!..

“Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живёт в вас? Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог, ибо храм Божий свят; а этот храм - вы” (Павел 1 к Коринф. 3, 16). - Для подобного нет достаточной меры презрения...

“Разве не знаете, что святые будут судить мир? Если же вами будет судим мир, то неужели вы недостойны судить маловажные дела?” (Павел 1 к Коринф. 6, 2). К сожалению, не только речь сумасшедшего... Этот ужасный лжец продолжает: “разве не знаете, что мы будем судить ангелов, не тем ли более дела житейские!..”

“Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих... не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных. Но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее, - для того, чтобы никакая плоть не хвалилась перед Богом” (Павел I к Коринф. 1, 20 и далее). - Чтобы понять это место - перворазрядное свидетельство для психологии всякой морали чандалы, нужно прочесть первое рассмотрение моей “Генеалогии морали”: там впервые выведена на свет противоположность аристократической морали и морали чандалы, родившейся из ressentiment и бессильной мести. Павел был величайшим из всех апостолов мести...

46
- Что из этого следует? То, что хорошо делают, если надевают перчатки при чтении Нового Завета. Близость такой массы нечистоплотности почти вынуждает к этому. Мы так же мало желали бы общения с “первыми христианами”, как и с польскими евреями, - не потому, чтобы мы имели что-нибудь против них: те и другие нехорошо пахнут. - Напрасно высматривал я в Новом Завете хотя бы одну симпатичную черту: там нет ничего, что можно бы было назвать свободным, добрым, откровенным, честным. Человечность не сделала здесь ещё и своего первого шага, - недостает инстинктов чистоплотности... В Новом Завете только дурные инстинкты, и даже нет мужества к этим дурным инстинктам. Сплошная трусость, сплошное закрывание глаз и самообман. Всякая книга кажется чистоплотной, если её читать вслед за Новым Заветом; так, например, непосредственно после Павла я читал с восхищением того прелестного, задорного насмешника Петрония, о котором можно было бы сказать то же, что Доменико Боккачио написал герцогу Парма о Чезаре Борджа: “e tutto festo” - бессмертно здоровый, бессмертно весёлый и удачливый... Эти маленькие ханжи просчитываются как раз в главном. Они нападают, но всё то, на что они нападают, тем самым получает отличие. На кого нападает “первый христианин”, тот не бывает этим замаран... Напротив: есть некоторая честь иметь против себя “первых христиан”. Читая Новый Завет, отдаёшь предпочтение всему, что он третирует, не говоря уже о “мудрости мира сего”, которую дерзкий враль напрасно пытается посрамить “юродливой проповедью”... Даже фарисеи и книжники выигрывают от таких противников: должно же быть в них что-нибудь ценное, если их так неприлично ненавидят. Лицемерие, вот упрёк, который смели бросить “первые христиане”! Достаточно того, что это были привилегированные, - ненависть чандалы не нуждается в других основаниях. “Первый христианин” - я боюсь, что и “последний”, которого, может быть, я ещё переживу, - по самым низменным инстинктам есть бунтовщик против всего привилегированного, - он живёт, он борется всегда за “равные права”... Если приглядеться, то он не имеет иного выбора. Если хотят быть в собственном лице “избранниками Бога”, или “храмом Божьим”, или “судьёю ангелов”, то всякий другой принцип выбора, например принцип правдивости, ума, мужественности и гордости, красоты и свободы сердца, попросту “мира”, - есть уже зло само по себе... Мораль: каждое слово в устах “первого христианина” есть ложь, каждый поступок, совершаемый им, есть инстинктивная ложь, - все его ценности, все его цели вредны, но кого он ненавидит, что он ненавидит, то имеет ценность... Христианин, христианский священник в особенности, есть критерий ценностей... Нужно ли говорить ещё, что во всём Новом Завете встречается только единственная фигура, достойная уважения? Пилат, римский правитель. Он не может принудить себя к тому, чтобы принять всерьёз спор иудеев. Одним евреем больше или меньше - что за важность?.. Благородная насмешка римлянина, перед которым происходит бесстыдное злоупотребление словом “истина”, обогатила Новый Завет новым выражением, которое имеет цену, которое само по себе есть его критика, его отрицание: “что есть истина!..”

47-49

47
- Не то отличает нас от других, что мы не находим Бога ни в истории, ни в природе, ни за природой, но то, что мы почитаемое за Бога чувствуем не как “божественное”, но как жалкое, абсурдное, вредное - не как заблуждение только, но как преступление перед жизнью... Мы отрицаем Бога как Бога... Если бы нам доказали этого Бога христиан, мы ещё менее сумели бы поверить в него. - По формуле: deus, qualem Paulus creavit, dei negatio. Религия, которая, подобно христианству, не соприкасается с действительностью ни в одном пункте, которая падает тотчас, стоит только действительности предъявить свои права хоть в одном пункте, - по справедливости должна быть смертельно враждебна “мудрости мира”, другими словами, науке, - для неё будут хороши все средства, которыми можно отравить, оклеветать, обесславить дисциплину духа, ясность и строгость в вопросах совести, духовное благородство и свободу. “Вера”, как императив, есть veto против науки, in praxi ложь во что бы то ни стало... Павел понял, что ложь, что “вера” была необходима; церковь позже поняла Павла. - Тот “Бог”, которого изобрёл Павел, Бог, который позорит “мудрость мира” (т. е. собственно двух великих врагов всякого суеверия, филологию и медицину), - это поистине только смелое решение самого Павла назвать “Богом” свою собственную волю, thora, - это сугубо иудейское. Павел хочет позорить “мудрость мира”; его враги - это хорошие филологи и врачи александрийской выучки, - им объявляет он войну. Действительно, филолог и врач не может не быть в то же время и антихристианином. Филолог смотрит позади “священных книг”, врач позади физиологической негодности типичного христианина. Врач говорит: “неизлечимый”, филолог: “шарлатан”...

48
- Поняли ли собственно знаменитую историю, которая помещена в начале Библии, - историю об адском страхе Бога перед наукой?.. Её не поняли. Эта жреческая книга par excellence начинается, как и следовало ожидать, великим внутренним затруднением жреца: он имеет только одну великую опасность, следовательно, Бог имеет только одну великую опасность. -

Ветхий Бог, “дух” всецело, настоящий верховный жрец, истинное совершенство, прогуливается в своём саду: беда только, что он скучает. Против скуки даже и боги борются тщетно. Что же он делает? Он изобретает человека: человек занимателен... Но что это? и человек также скучает. Безгранично милосердие Божье к тому единственному бедствию, от которого не свободен ни один рай: Бог тотчас же создал ещё и других животных. Первый промах Бога: человек не нашёл животных занимательными, - он возгосподствовал над ними, он не пожелал быть “животным”. - Вследствие этого Бог создал женщину. И действительно, со скукой было покончено, - но с другим ещё нет! Женщина была вторым промахом Бога. - “Женщина по своему существу змея, Heva”, - это знает всякий жрец; “от женщины происходит в мире всякое несчастье”, - это также знает всякий жрец. “Следовательно, от неё идёт и наука”... Только через женщину человек научился вкушать от древа познания. - Что же случилось? Ветхого Бога охватил адский страх. Сам человек сделался величайшим промахом Бога, он создал в нём себе соперника: наука делает равным Богу, - приходит конец жрецам и богам, когда человек начинает познавать науку! - Мораль: наука есть нечто запрещённое само по себе, она одна запрещена. Наука - это первый грех, зерно всех грехов, первородный грех. Только это одно и есть мораль. - “Ты не должен познавать”; остальное всё вытекает из этого. - Адский страх не препятствует Богу быть благоразумным. Как защищаться от науки? - это сделалось надолго его главной проблемой. Ответ: прочь человека из рая! Счастье, праздность наводит на мысли - все мысли суть скверные мысли... Человек не должен думать. - И “жрец в себе” изобретает нужду, смерть, беременность с её опасностью для жизни, всякого рода бедствия, старость, тяготу жизни, а прежде всего болезнь - все верные средства в борьбе с наукой! Нужда не позволяет человеку думать... И всё-таки! ужасно! Дело познания воздвигается, возвышаясь до небес, затемняя богов, - что делать? - Ветхий Бог изобретает войну, он разъединяет народы, он делает так, что люди взаимно истребляют друг друга (- жрецам всегда была необходима война...). Война наряду с другим - великая помеха науке! - Невероятно! Познание, эмансипация от жреца даже возрастает, несмотря на войну. - И вот последнее решение приходит ветхому Богу: “человек познал науку, - ничто не помогает, нужно его утопить!”...

49
- Я понят. Начало Библии содержит всю психологию жреца. - Жрец знает только одну великую опасность - науку: здоровое понятие о причине и действии. Но наука в целом преуспевает только при счастливых обстоятельствах: нужно иметь избыток времени и духа, чтобы “познавать”... Следовательно, нужно человека сделать несчастным: это всегда было логикой жреца. - Можно уже угадать, что, сообразно этой логике, теперь явилось на свет: “грех”... Понятие о вине и наказании, весь “нравственный миропорядок” изобретён против науки, против освобождения человека от жреца... Человек не должен смотреть вне себя, он должен смотреть внутрь себя: он не должен смотреть на вещи умно и предусмотрительно, как изучающий; он вообще не должен смотреть: он должен страдать... И он должен так страдать, чтобы ему всегда был необходим жрец. - Прочь, врачи! Нужен Спаситель. - Чтобы разрушить в человеке чувство причинности, изобретаются понятия о вине и наказании, включая учение о “милости”, об “искуплении”, о “прощении” (насквозь лживые понятия без всякой психологической реальности): всё это покушение на понятия причины и действия! - И покушение не при помощи кулака или ножа или откровенности в любви и ненависти! Но из самых трусливых, самых хитрых, самых низменных инстинктов! Покушение жреца! Покушение паразита! Вампиризм бледных подземных кровопийц!.. Если естественные следствия перестают быть естественными, но мыслятся как обусловленные призрачными понятиями суеверия (“Бог”, “дух”, “душа”), как “моральные” следствия, как награда, наказание, намёк, средство воспитания, - этим уничтожаются необходимые условия познания - над человечеством совершается величайшее преступление. - Грех - это форма саморастления человека par excellence, - как уже было сказано, изобретён для того, чтобы сделать невозможной пауку, культуру, всякое возвышение и облагорожение человека; жрец господствует, благодаря изобретению греха.

50-53

50
- Я не обойду здесь молчанием психологию “веры”, “верующих”, именно для пользы самих “верующих”. Если теперь ещё нет недостатка в таких, которые не знают, насколько неприлично быть “верующим”, или что это служит признаком decadence, искалеченной воли к жизни, то завтра они уже будут знать это. Мой голос достигает и тугих на ухо. - Кажется, если только я не ослышался, у христиан существует критерий истины, который называется “доказательство от силы”. “Вера делает блаженным: следовательно, она истинна”. - Можно бы было возразить, что блаженство здесь не доказывается, а только обещается; блаженство обусловливается “верой”; должен сделаться блаженным, потому что веришь... Но чем доказывается, что действительно наступает то, что жрец обещает верующему как “потустороннее”, недоступное для всякого контроля? - Таким образом, мнимое “доказательство от силы” в основе есть опять-таки только вера в то, что явится действие, обещанное верой. По формуле: “я верю, что вера делает блаженным, - следовательно, она истинна”. - Но мы подошли к концу. Это “следовательно” было бы absurdum, как критерий истины. - Однако если мы предположим, с некоторой снисходительностью, что доставление блаженства доказывается верой (не только как желаемое, не только как нечто обещаемое подозрительными устами жреца), - то всё же было ли блаженство - выражаясь технически, удовольствие - когда-нибудь доказательством истины? Так мало, что оно почти даёт доказательство противоположного; во всяком случае, если чувство удовольствия вмешивается в обсуждение вопроса “что есть истина?”, то возникает огромное подозрение относительно истины. “Удовольствие” как доказательство есть только доказательство “удовольствия” - не более. Откуда имеем мы право утверждать, что именно истинные суждения доставляют более удовольствия, чем ложные, и что, в силу предустановленной гармонии, они необходимо влекут за собой приятные чувства? - Опыт всех строгих и глубоких умов учит нас обратному. Каждый шаг в сторону истины надо было отвоёвывать, нужно было за него пожертвовать всем, чем питается наше сердце, наша любовь, наше доверие к жизни. Для этого нужно величие души. Служение истине есть самое суровое служение. - Что значит быть честным в духовных вещах? Быть строгим к своему сердцу, презирать “прекрасные чувства”, из всякого Да и Нет делать вопросы совести!.. Вера делает блаженным: следовательно, она лжёт!..

51
Что вера при известных обстоятельствах делает блаженным, что блаженство из навязчивой идеи ещё не делает истинной идеи, что вера не двигает горами, но скорее нагромождает горы, где их совсем нет, - это в достаточной мере можно выяснить, пройдясь по сумасшедшему дому. Конечно, не жрецу, ибо жрец из инстинкта отрицает, что болезнь есть болезнь, что сумасшедший дом есть сумасшедший дом. Христианство нуждается в болезни почти в такой же мере, как Греция нуждалась в избытке здоровья: делать больным - это собственно задняя мысль всей той системы, которую церковь предлагает в видах спасения. И не является ли сама церковь - в последнем идеале католическим сумасшедшим домом? - И сама земля вообще не сумасшедший ли дом? - Религиозный человек, каким его хочет церковь, - есть типичный decadent; время, когда религиозный кризис господствует над народом, всегда отмечается нервными эпидемиями; “внутренний мир” религиозного человека так похож на внутренний мир перевозбуждённых и истощённых, что их можно смешать друг с другом. “Высшие состояния”, которые христианство навязало человечеству как ценность всех ценностей, - это эпилептоидные формы. Церковь причисляла к лику святых только сумасшедших или великих обманщиков in majorem dei honorem... Я позволил себе однажды охарактеризовать весь христианский training раскаяния и спасения (который теперь лучше всего можно изучить в Англии), как методически воспитываемую folie circulaire, само собой разумеется, на почве к тому уже подготовленной, т. е. глубоко болезненной. Не всякий может сделаться христианином: в христианство не “обращаются”, - для этого должно сделаться больным... Мы, другие, имеющие мужество к здоровью и также к презрению, как можем мы не презирать религию, которая учила пренебрегать телом! которая не хочет освободиться от предрассудка о душе! которая из недостаточного питания делает “заслугу”! которая борется со здоровым, как с врагом, дьяволом, искушением! которая убедила себя, что можно влачить “совершенную душу” в теле, подобном трупу, и при этом имела надобность создать себе новое понятие о “совершенстве”, нечто бледное, болезненное, идиотски-мечтательное, так называемую святость; святость - просто ряд симптомов обедневшего, энервирующего, неисцелимого испорченного тела!.. Христианское движение, как европейское движение, с самого начала есть общее движение всего негодного и вырождающегося, которое с христианством хочет приобрести власть. Христианское движение не выражает упадка расы, но оно есть агрегат, образовавшийся из тяготеющих друг к другу форм decadence. Не развращённость древности, благородной древности, сделала возможным христианство, как это думают. Учёный идиотизм, который и теперь ещё утверждает нечто подобное, заслуживает самого резкого опровержения. В то время, как христианизировались во всей империи больные, испорченные слои чандалы, существовал как раз противоположный тип, благородство в самом его красивом и зрелом образе. Но численность получила господство; демократизм христианских инстинктов победил... Христианство не было национальным, не обусловливалось расой. Оно обращалось ко всем обездоленным жизнью, оно имело своих союзников повсюду. Христианство, опираясь на rancune больных, обратило инстинкт против здоровых, против здоровья. Всё удачливое, гордое, смелое, красота прежде всего, болезненно поражает его слух и зрение. Ещё раз вспоминаю я неоценимые слова Павла: “Бог избрал немощное мира, немудрое мира, незнатное мира, уничиженное мира”: это была та формула, in hoc signo которой победил decadence. - Бог на кресте - неужели ещё до сих пор не понята ужасная подоплёка этого символа? Всё, что страдает, что на кресте, - божественно... Мы все на кресте, следовательно, мы божественны... Мы одни божественны... Христианство было победой, более благородное погибло в нём, до сих пор христианство было величайшим несчастьем человечества...

52
Христианство стоит в противоречии также со всякой духовной удачливостью, оно нуждается только в больном разуме, как христианском разуме, оно берёт сторону всякого идиотизма, оно изрекает проклятие против “духа”, против superbia здорового духа. Так как болезнь относится к сущности христианства, то и типически христианское состояние, “вера”, - должно быть также формой болезни, все прямые честные, научные пути к познанию должны быть также отвергаемы церковью как пути запрещённые. Сомнение есть уже грех... Совершенное отсутствие психологической чистоплотности, обнаруживающееся во взгляде священника, есть проявление decadence. Можно наблюдать на истерических женщинах и рахитичных детях, сколь закономерным выражением decadence является инстинктивная лживость, удовольствие лгать, чтобы лгать, неспособность к прямым взглядам и поступкам. “Верой” называется нежелание знать истину. Ханжа, священник обоих полов, фальшив, потому что он болен: его инстинкт требует того, чтобы истина нигде и ни в чем не предъявляла своих прав. “Что делает больным, есть благо, что исходит из полноты, из избытка, из власти, то зло” - так чувствует верующий. Непроизвольность во лжи - по этому признаку я угадываю каждого теолога по призванию - Другой признак теолога - это его неспособность к филологии. Под филологией здесь нужно подразумевать искусство хорошо читать, конечно, в очень широком смысле слова, искусство вычитывать факты, не искажая их толкованиями, не теряя осторожности, терпения, тонкости в стремлении к пониманию. Филология как Ephexis в толковании: идет ли дело о книгах, о газетных новостях, о судьбах и состоянии погоды, - не говоря о “спасении души”... Теолог, все равно в Берлине или Риме, толкует ли он “Писание” или переживание, как, например, победу отечественного войска в высшем освещении псалмов Давида, всегда настолько смел, что филолог при этом готов лезть па стену. Да и что ему делать, когда ханжи и иные коровы из Швабии свою жалкую серую жизнь, свое затхлое существование с помощью “перста Божия” обращают в “чудо милости”, “промысел”, “спасение”! Самая скромная доза ума, чтобы не сказать приличия, должна была бы привести этих толкователей к тому, чтобы они убедились, сколько вполне ребяческого и недостойного в подобном злоупотреблении божественным перстом. Со столь же малой дозой истинного благочестия мы должны бы были признать вполне абсурдным такого Бога, который лечит нас от насморка или подает нам карету в тот момент, когда разражается сильный дождь, и, если бы он даже существовал, его следовало бы упразднить. Бог как слуга, как почтальон, как календарь, - в сущности, это только слово для обозначения всякого рода глупейших случайностей. “Божественное Провидение”, в которое теперь еще верит приблизительно каждый третий человек в “образованной” Германии, было бы таким возражением против Бога, сильнее которого нельзя и придумать. И во всяком случае оно есть возражение против немцев!..

53
- Что мученичество может служить доказательством истины чего-либо, - в этом так мало правды, что я готов отрицать, чтобы мученик вообще имел какое-нибудь отношение к истине. Уже в тоне, которым мученик навязывает миру то, что считает он истинным, выражается такая низкая степень интеллектуальной честности, такая тупость в вопросе об истине, что он никогда не нуждается в опровержении. Истина не есть что-нибудь такое, что мог бы иметь один, а не иметь другой: так могли думать об истине только мужики или апостолы из мужиков вроде Лютера. Можно быть уверенным, что сообразно со степенью совестливости в вопросах духа всё более увеличивается скромность, осторожность относительно этих вещей. Знать немногое, а всё остальное осторожно отстранять для того, чтобы познавать дальше... “Истина”, как это слово понимает каждый пророк, каждый сектант, каждый свободный дух, каждый социалист, каждый церковник, - есть совершенное доказательство того, что здесь нет ещё и начала той дисциплины духа и самопреодоления, которое необходимо для отыскания какой-нибудь маленькой, совсем крошечной ещё истины. Смерти мучеников, мимоходом говоря, были большим несчастьем в истории: они соблазняли... Умозаключение всех идиотов, включая сюда женщин и простонародье, таково, что то дело, за которое кто-нибудь идёт на смерть (или даже которое порождает эпидемию стремления к смерти, как это было с первым христианством), имеет за себя что-нибудь, - такое умозаключение было огромным тормозом исследованию, духу исследования и осмотрительности. Мученики вредили истине. Даже и в настоящее время достаточно только жестокости в преследовании, чтобы создать почтенное имя самому никчемному сектантству. - Как? разве изменяется вещь в своей ценности только от того, что за неё кто-нибудь кладёт свою жизнь? - Заблуждение, сделавшееся почтенным, есть заблуждение, обладающее лишним очарованием соблазна, - не думаете ли вы, господа теологи, что мы дадим вам повод сделаться мучениками из-за вашей лжи? - Опровергают вещь, откладывая её почтительно в долгий ящик; так же опровергают и теологов. Всемирио-исторической глупостью всех преследователей и было именно то, что они придавали делу своих противников вид почтенности, одаряя её блеском мученичества... До сих пор женщина стоит на коленях перед заблуждением, потому что ей сказали, что кто-то за него умер на кресте. Разве же крест аргумент? Но относительно всего этого только один сказал то слово, в котором нуждались в продолжение тысячелетий, - Заратустра.

Знаками крови писали они на пути, по которому они шли, и их безумие учило, что кровью свидетельствуется истина.

Но кровь - самый худший свидетель истины; кровь отравляет самое чистое учение до степени безумия и ненависти сердец.

А если кто и идёт на огонь из-за своего учения - что же это доказывает! Поистине, совсем другое дело, когда из собственного горения исходит собственное учение [II, 350] [II 66].

54-56

54
Пусть не заблуждаются: великие умы - скептики. Заратустра - скептик. Крепость, свобода, вытекающие из духовной силы и её избытка, доказываются скептицизмом. Люди убеждения совсем не входят в рассмотрение всего основного в ценностях и отсутствии таковых. Убеждение - это тюрьма. При нём не видишь достаточно далеко вокруг, не видишь под собой: а между тем, чтобы осмелиться говорить о ценностях и неценностях, нужно оставить под собой, за собой пятьсот убеждений... Дух, который хочет великого, который хочет также иметь и средства для этого великого, по необходимости будет скептик. Свобода от всякого рода убеждений - это сила, это способность смотреть свободно... Великая страсть, основание и сила бытия духа ещё яснее, ещё деспотичнее, чем сам дух, пользуется всецело его интеллектом: она заставляет его поступать, не сомневаясь; она даёт ему мужество даже к недозволенным средствам; она разрешает ему при известных обстоятельствах и убеждения. Убеждение как средство: многого можно достигнуть только при посредстве убеждения. Великая страсть может пользоваться убеждениями, может их использовать, но она не подчиняется им - она считает себя суверенной. - Наоборот: потребность в вере, в каком-нибудь безусловном Да или Нет, в карлейлизме, если позволительно так выразиться, - есть потребность слабости. Человек веры, “верующий” всякого рода, - по необходимости человек зависимый, - такой, который не может полагать себя как цель и вообще полагать цели, опираясь на себя. “Верующий” принадлежит не себе, он может быть только средством, он должен быть использован, он нуждается в ком-нибудь, кто бы его использовал. Его инстинкт чтит выше всего мораль самоотвержения; всё склоняет его к ней: его благоразумие, его опыт, его тщеславие. Всякого рода вера есть сама выражение самоотвержения, самоотчуждения... Пусть взвесят, как необходимо большинству что-нибудь регулирующее, что связывало бы их и укрепляло внешним образом, как принуждение, как рабство в высшем значении этого слова, - единственное и последнее условие, при котором преуспевает слабовольный человек, особенно женщина, - тогда поймут, что такое убеждение, “вера”. Человек убеждения имеет в этом убеждении свою опору. Не видеть многого, ни в чём не быть непосредственным, быть насквозь пропитанным духом партии, иметь строгую и неуклонную оптику относительно всех ценностей - всё это обусловливает вообще существование такого рода людей. Но тем самым этот род становится антагонистом правдивости, - истины... Верующий не волен относиться по совести к вопросу об “истинном” и “неистинном”; сделайся он честным в этом пункте, это тотчас повело бы его к гибели. Патологическая обусловленность его оптики из убеждённого человека делает фанатика - Савонаролу, Лютера, Руссо, Робеспьера, Сен-Симона, - тип, противоположный сильному, ставшему свободным духу. Но величавая поза этих больных умов, этих умственных эпилептиков, действует на массу, - фанатики живописны; человечество предпочитает смотреть на жесты, чем слушать доводы...

55
- Ещё один шаг в психологию убеждения, “веры”. Давно уже меня интересовал вопрос, не являются ли убеждения более опасными врагами истины, чем ложь. (“Человеческое слишком человеческое” афоризмы 54 и 483.) На этот раз я ставлю решающий вопрос: существует ли вообще противоположение между ложью и убеждением? - Весь мир верит в это; но чему только не верит весь мир! - Всякое убеждение имеет свою историю, свои предварительные формы, свои попытки и заблуждения: оно становится убеждением после того, как долгое время не было им и ещё более долгое время едва им было. Как? неужели и под этими эмбриональными формами убеждения не могла скрываться ложь? - Иногда необходима только перемена личностей: в сыне делается убеждением то, что в отце было ещё ложью. - Ложью я называю: не желать видеть того, что видят, не желать видеть так, как видят, - неважно, при свидетелях или без свидетелей ложь имеет место. Самый обыкновенный род лжи тот, когда обманывают самих себя: обман других есть относительно уже исключительный случай. - В настоящее время это нежелание видеть то, что видят, и нежелание видеть так, как видят, есть почти первое условие для всех партийных в каком бы то ни было смысле: человек партии по необходимости лжец. Немецкая историография, например, убеждена, что Рим был деспотизмом, что германцы принесли в мир дух свободы: какое различие между этим убеждением и ложью? Следует ли удивляться тому, что инстинктивно все партии, равно как и немецкие историки, изрекают великие слова морали, что мораль чуть ли не потому ещё продолжает существовать, что всякого рода человек партии нуждается в ней ежеминутно? - “Это наше убеждение: мы исповедуем его перед всем миром, мы живём и умираем за него - почтение перед всем, что имеет убеждение”. - Нечто подобное слышал я даже из уст антисемитов. Напротив, господа! Антисемит совсем не будет оттого приличнее, что он лжёт по принципу. Священники, которые в таких вещах тоньше и очень хорошо понимают возражение, лежащее в понятии убеждения, т. е. обоснованной, ввиду известных целей, лжи, позаимствовали от евреев благоразумие, подставивши сюда понятие “Бог”, “воля Божья”, “откровение Божье”. Кант со своим категорическим императивом был на том же пути: в этом пункте его разум сделался практическим. - Есть вопросы, в которых человеку не предоставлено решение отосительно истинности их или неистинности: все высшие вопросы, все высшие проблемы ценностей находятся по ту сторону человеческого разума... Коснуться границ разума - вот это прежде всего и есть философия... Для чего дал Бог человеку откровение? Разве Бог сделал что-нибудь лишнее? Человек не может знать сам собою, что есть добро и что зло, поэтому научил его Бог своей воле... Мораль: священник не лжёт, - в тех вещах, о которых говорят священники, нет вопросов об “истинном и ложном”, эти вещи совсем не позволяют лгать. Ибо, чтобы лгать, нужно быть в состоянии решать, что здесь истинно. Но этого как раз человек не может; священник здесь только рупор Бога. Такой жреческий силлогизм не является только еврейским или христианским: право на ложь и на благоразумие “откровения” принадлежит жрецу в его типе, будь то жрецы decadence или жрецы язычества. (Язычники - это все те из относящихся к жизни положительно, для которых Бог служит выражением великого Да по отношению ко всем вещам.) - “Закон”, “воля Божья”, “священная книга”, “боговдохновение” - всё это только слова для обозначения условий, при которых жрец идёт к власти, которыми он поддерживает свою власть - эти понятия лежат в основании всех жреческих организаций, всех жреческих и жреческо-философских проявлений господства. “Святая ложь” обща Конфуцию, книге законов Ману, Магомету, христианской церкви; в ней нет недостатка и у Платона. “Истина здесь” - эти слова, где бы они ни слышались, означают: жрец лжёт.

56
- В конце концов, мы подходим к тому, с какою целью лгут. Что христианству недостаёт “святых” целей, это моё возражение против его средств. У него только дурные цели: отравление, оклеветание, отрицание жизни, презрение тела, уничижение и саморастление человека через понятие греха, - следовательно, также дурны и его средства. - Совершенно с противоположным чувством я читаю книгу законов Ману, произведение, несравненное в духовном отношении; даже назвать его на одном дыхании с Библией было бы грехом против духа. И понятно, почему: оно имеет за собой, “в” себе действительную философию, а не только зловонный иудаин с его раввинизмом и суевериями, наоборот, оно кое-что даёт даже самому избалованному психологу. Нельзя забывать главного - основного отличия этой книги от всякого рода Библии: знатные сословия, философы и воины при её помощи держат в руках массы: повсюду благородные ценности, чувство совершенства, утверждение жизни, торжествующее чувство благосостояния по отношению к себе и к жизни, солнечный свет разлит на всей книге. - Все вещи, на которые христианство испускает свою бездонную пошлость, как, например, зачатие, женщина, брак, здесь трактуются серьёзно, с почтением, любовью и доверием. Как можно давать в руки детей или женщин книгу, которая содержит такие гнусные слова: “во избежание блуда каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа... лучше вступить в брак, нежели разжигаться?” И можно ли быть христианином, коль скоро понятием об immaculata conceptio самое происхождение человека охристианивается, т. е. загрязняется?.. Я не знаю ни одной книги, где о женщине сказано бы было так много нежных и благожелательных вещей, как в книге законов Ману; эти старые седобородые святые обладают таким искусством вежливости по отношению к женщинам, как, может быть, никто другой. “Уста женщины, - говорится в одном месте, - грудь девушки, молитва ребёнка, дым жертвы всегда чисты”. В другом месте: “нет ничего более чистого, чем свет солнца, тень коровы, воздух, вода, огонь и дыхание девушки”. Далее следует, быть может, святая ложь: “все отверстия тела выше пупка - чисты, все ниже лежащие - нечисты; только у девушки всё тело чисто”.

57-59

57
Если цель христианства сопоставить с целью законов Ману, если наилучшим образом осветить эту величайшую противоположность целей, то нечестивость христианских средств можно поймать in fragranti. Критик христианства не может избежать того, чтобы не выставить христианства заслуживающим презрения. Книга законов, вроде законов Ману, имеет такое же происхождение, как и всякая хорошая книга законов: она резюмирует опыт, благоразумие и экспериментальную мораль столетий, она подводит черту, но не творит ничего. Предпосылкой к кодификации такого рода является то, что средства создать авторитет истине, медленно и дорогой ценой завоеванной, совершенно отличны от тех средств, которыми она доказывается. Книга законов никогда не говорит о пользе, об основаниях, о казуистике в предварительной истории закона: именно благодаря этому она лишилась бы того императивного тона, того “ты должен”, которое является необходимым условием для повиновения. В этом-то и заключается проблема. - В определённый момент развития народа его глубокий, всеохватывающий опыт, - сообразно с которым он должен, т. е., собственно говоря, может жить, - является законченным. Его цель сводится к тому, чтобы собрать возможно полную и богатую жатву с времён эксперимента и отрицательного опыта. Следовательно, прежде всего теперь нужно остерегаться дальнейшего экспериментирования, дальнейшей эволюции ценностей, уходящего в бесконечность исследования, выбора, критики ценностей. Всему этому противопоставляется двойная стена: во-первых, откровение, т. е. утверждение, что разум тех законов не человеческого происхождения, что он не есть результат медленного изыскания, сопровождаемого ошибками, но, как имеющий божественное происхождение, он был только сообщён уже в совершенном виде, без истории, как дар, как чудо... Во-вторых, традиция, т. е. утверждение, что закон уже с древнейших времен существовал, что сомневаться в этом было бы нечестиво и преступно по отношению к предкам. Авторитет закона покоится на тезисах: Бог это дал, предки это пережили. Высший разум подобного процесса заключается в намерении оттеснить шаг за шагом сознание от жизни, признаваемой за правильную (т. е. доказанную огромным и тонко просеянным опытом), чтобы достигнуть таким образом полного автоматизма инстинкта, - это предпосылки ко всякого рода мастерству, ко всякого рода совершенству в искусстве жизни. Составить книгу законов по образцу Ману - значит признать за народом мастера, признать, что он может претендовать на обладание высшим искусством жизни. Для этого она должна быть создана бессознательно: в этом цель всякой священной лжи. - Порядок каст, высший господствующий закон, есть только санкция естественного порядка, естественная законность первого ранга, над которой не имеет силы никакой произвол, никакая “современная идея”. В каждом здоровом обществе выступают, обусловливая друг друга, три физиологически разнопритягательных типа, из которых каждый имеет свою собственную гигиену, свою собственную область труда, особый род чувства совершенства и мастерства. Природа, а не Ману отделяет одних - по преимуществу сильных духом, других - по преимуществу сильных мускулами и темпераментом и третьих, не выдающихся ни тем, ни другим - посредственных: последние, как большинство, первые, как элита. Высшая каста - я называю её кастой немногих - имеет, будучи совершенной, также и преимущества немногих: это значит - быть земными представителями счастья, красоты, доброты. Только наиболее одарённые духовно люди имеют разрешение на красоту, на прекрасное; только у них доброта не есть слабость. Pulchrum est paucorum hominum: доброе есть преимущество. Ничто так не возбраняется им, как дурные манеры, или пессимистический взгляд, глаз, который всё видит в дурном свете, или даже негодование на общую картину мира. Негодование - это преимущество чандалы; также и пессимизм. “Мир совершенен” - так говорит инстинкт духовно одарённых, инстинкт, утверждающий жизнь: “несовершенство, всё, что стоит ниже нас, дистанция, пафос дистанции, сама чандала, - всё принадлежит к этому совершенству”. Духовно одарённые, как самые сильные, находят своё счастье там, где другие нашли бы свою погибель, - в лабиринте, в жестокости к себе и другим, в исканиях; их удовольствие - это самопринуждение; аскетизм делается у них природой, потребностью, инстинктом. Трудную задачу считают они привилегией; играть тяжестями, которые могут раздавить других, - это их отдых... Познание для них форма подвижничества. - Такой род людей более всех достоин почтения - это не исключает того, что они самые весёлые, радушные люди. Они господствуют не потому, что хотят, но потому, что они существуют; им не предоставлена свобода быть вторыми. - Вторые - это стражи права, опекуны порядка и безопасности, это благородные воины, это прежде всего король, как высшая формула воина, судьи и хранителя закона. Вторые - это исполнители сильных духом, их ближайшая среда, то, что берёт на себя всё грубое в господстве) их свита, их правая рука, их лучшие ученики. - Во всём, повторяю, нет ничего произвольного, ничего “деланного”; всё, что нe так, то сделано, - природа там опозорена... Порядок каст, иерархия, только и формулирует высший закон самой жизни; разделение трёх типов необходимо для поддержания общества, для того, чтобы сделать возможными высшие и наивысшие типы, - неравенство прав есть только условие к тому, чтобы вообще существовали права. - Право есть привилегия. Преимущество каждого в особенностях его бытия. Не будем низко оценивать преимущества посредственных. Жизнь, по мере возвышения, всегда становится суровее, - увеличивается холод, увеличивается ответственность. Высокая культура - это пирамида: она может стоять только на широком основании, она имеет, как предпосылку, прежде всего сильную и здоровую посредственность. Ремесло, торговля, земледелие, наука, большая часть искусств, одним словом, всё, что содержится в понятии специальной деятельности, согласуется только с посредственным - в возможностях и желаниях; подобному нет места среди исключений, относящийся сюда инстинкт одинаково противоречил бы как аристократизму, так и анархизму. Чтобы иметь общественную полезность, быть колесом, функцией, для этого должно быть естественное призвание: не общество, а род счастья, к которому способно только большинство, делает из них интеллигентные машины. Для посредственностей быть посредственностью есть счастье; мастерство в одном, специальность - это естественный инстинкт. Было бы совершенно недостойно более глубокого духа в посредственности самой по себе видеть нечто отрицательное. Она есть первая необходимость для того, чтобы существовали исключения: ею обусловливается высокая культура. Если исключительный человек относится к посредственным бережнее, чем к себе и себе подобным, то это для него не вежливость лишь, но просто его обязанность... Кого более всего я ненавижу между теперешней сволочью? Сволочь социалистическую, апостолов чандалы, которые хоронят инстинкт, удовольствие, чувство удовлетворённости рабочего с его малым бытием, - которые делают его завистливым, учат его мести... Нет несправедливости в неравных правах, несправедливость в притязании на “равные” права... Что дурно? Но я уже сказал это: всё, что происходит из слабости, из зависти, из мести. - Анархист и христианин одного происхождения.

58
Конечно, есть различие, с какою целью лгут: для того ли, чтобы поддерживать или чтобы разрушать. Сравним христианина и анархиста: их цель, их инстинкт ведёт только к разрушению. Доказательство этого положения можно вычитать из истории: она представляет его с ужасающей ясностью. Мы только что познакомились с религиозным законодательством, целью которого было “увековечить” великую организацию общества - высшее условие для того, чтобы преуспевала жизнь; христианство нашло свою миссию в том, чтобы положить конец такой организации, потому что в ней преуспевает жизнь. С давно прошедших времён эксперимента и неуверенности разум должен был отложить там свои плоды для дальнейшего пользования, и собранная жатва была так обильна, так совершенна, как только возможно: здесь, наоборот, жатва была отравлена за ночь... То, что составляло aere perennius - imperium Romanum, самая грандиозная форма организации при труднейших условиях, такая форма, какая до сих пор могла быть только достигнута, в сравнении с которой всё прошедшее и последующее есть только кустарничество, тупость, дилетантизм, - из всего этого те святые анархисты сделали себе “благочестие” с целью разрушить “мир”, т. е. imperium Romanum, так, чтобы не осталось камня на камне, пока германцы и прочий сброд не сделались над ним господами... Христианин и анархист: оба decadents, оба не способны действовать иначе, как только разлагая, отравляя, угнетая, высасывая кровь, оба - инстинкт смертельной ненависти против всего, что возвышается, что велико, что имеет прочность, что обещает жизни будущность... Христианство было вампиром imperii Romani; за ночь погубило оно огромное дело римлян - приготовить почву для великой культуры, требующей времени. - Неужели всё ещё этого не понимают? Известная нам imperium Romanum, с которой мы лучше всего знакомимся из истории римских провинций, это замечательнейшее художественное произведение великого стиля, было лишь началом, его строение было рассчитано на тысячелетия, - никогда до сих пор не только не строили так, но даже не мечтали о том, чтобы строить настолько sub specie aeterni! - Эта организация была достаточно крепка, чтобы выдержать скверных императоров: случайность личностей не должна иметь значения в подобных вещах - первый принцип всякой великой архитектуры. Но она не могла устоять прочив самого разрушительного вида разложения - против христианина... Этот потайной червь, который во мраке, тумане и двусмысленности вкрался в каждую отдельную личность и из каждого высосал серьёзное отношение к истине, вообще инстинкт к реальности; эта трусливая, феминистская и слащавая банда, шаг за шагом отчуждая “души” от грандиозного строительства, отчуждала те высокоценные, те мужественно-благородные натуры, которые чувствовали дело Рима как своё собственное дело, свою собственную нешуточность, свою собственную гордость. Пронырство лицемеров, скрытные сборища, такие мрачные понятия, как ад, как жертва невинного, как unio mystica в питии крови, и прежде всего медленно раздуваемый огонь мести, мести чандалы, - вот что стало господствовать над Римом, тот род религии, которому уже Эпикур объявил войну в его зародышевой форме. Читайте Лукреция, чтобы поyять, с чем боролся Эпикур, не с язычеством, но с “христианством”, я хочу сказать, с порчей душ через понятия вины, наказания и бессмертия. - Он боролся с подземными культами, со всем скрытым христианством, - отрицать бессмертие было тогда уже истинным освобождением. - И Эпикур победил, всякий достойный уважения дух в римском государстве был эпикурейцем: но вот явился Павел... Павел, сделавшийся плотью и гением гнева чандалы против Рима, против “мира”, жид, вечный жид par excellence... Он угадал, что при помощи маленького сектантского христианского движения можно зажечь “мировой пожар” в стороне от иудейства, что при помощи символа “Бог на кресте” можно суммировать в одну чудовищную власть всё, лежащее внизу, всё втайне мятежное, всё наследие анархической пропаганды в империи. “Спасение приходит от иудеев”. - Христианство, как формула, чтобы превзойти всякого рода подземные культы, например Осириса, Великой Матери, Митры, и чтобы суммировать их, - в этой догадке и заключается гений Павла. В этом отношении инстинкт его был так верен, что он, беспощадно насилуя истину, вкладывал в уста “Спасителю” своего изобретения те представления религий чандалы, при помощи которых затемнялось сознание; он делал из него нечто такое, что было понятно и жрецу Митры... И вот перед нами момент в Дамаске: он понял, что ему необходима вера в бессмертие, чтобы обесценить “мир”, что понятие “ад” даёт господство над Римом, что “потустороннее” умерщвляет жизнь... Нигилист и христианин (Nihilist und Christ) - это рифмуется, и не только рифмуется...

59
Вся работа античного мира напрасна: у меня нет слов чтобы выразить чудовищность этою. - И принимая в соображение, что эта работа была только предварительной работой, что гранитом его самосознания был заложен лишь фундамент к работе тысячелетий, - весь смысл античного мира напрасен!.. К чему греки? к чему римляне? - Там были уже все предпосылки к научной культуре, все научные методы, было твёрдо поставлено великое несравненное искусство хорошо читать, - эта предпосылка к традиции культуры, к единству науки; естествознание в союзе с математикой и механикой было на наилучшем пути, - понимание фактов, последнее и самое ценное из всех пониманий, имело свои школы, имело уже столетия традиций! Понятно ли это? Всё существенное было найдено, чтобы можно было приступить к работе: методы, повторяю десять раз, это и есть самое существенное, а вместе с тем и самое трудное, то, чему упорнее всего противятся привычки и леность. Все дурные христианские инстинкты сидят ещё в нас, и нужно было огромное самопринуждение, чтобы завоевать свободный взгляд на реальность, осмотрительность в действии, терпение и серьёзность в самомалейшем, всю честность познания, - и всё это уже было там! было уже более чем два тысячелетия перед этим! Прибавьте сюда ещё тонкий такт и вкус! Не как дрессировка мозга! Не как “немецкое” образование с вульгарными манерами! Но как тело, как жесты, как инстинкт, - одним словом, как реальность! Всё напрасно! За одну лишь ночь стало это только воспоминанием! - Греки! римляне! Благородство инстинкта, вкус, методическое исследование, гений организации и управления, вера, воля к будущему людей, великое утверждение всех вещей, воплотившихся в imperium Romanum, и очевидных для всех чувств, великий стиль, сделавшийся не только искусством, но реальностью, истиной, жизнью... - И всё это завалено не через какую-нибудь внезапную катастрофу! Не растоптано германцами или иными увальнями! Но осквернено хитрыми, тайными, невидимыми малокровными вампирами! Не побеждено - только высосано!.. Скрытая мстительность, маленькая зависть стали господами! Разом поднялось наверх всё жалкое, страдающее само по себе, охваченное дурными чувствами, весь душевный мир гетто!.. Нужно только почитать какого-нибудь христианского агитатора, например св. Августина, чтобы понять, чтобы почувствовать обонянием, какие нечистоплотные существа выступили тогда наверх. Совершенно обманулись бы, если бы предположили недостаток ума у вождей христианского движения: о, они умны, умны до святости, эти господа отцы церкви! Им недостаёт совсем иного. Природа ими пренебрегла, - она забыла уделить им скромное приданое честных, приличных, чистоплотных инстинктов... Между нами будь сказано, это не мужчины... Если ислам презирает христианство, то он тысячу раз прав: предпосылка ислама - мужчины...

60-61

60
Христианство погубило жатву античной культуры, позднее оно погубило жатву культуры ислама. Чудный мавританский культурный мир Испании, в сущности более нам родственный, более говорящий нашим чувствам и вкусу, чем Рим и Греция, был растоптан (- я не говорю, какими ногами). Почему? потому что он обязан своим происхождением благородным мужественным инстинктам, потому что он утверждал жизнь также и в её редких мавританских утончённостях... Крестоносцы позже уничтожали то, перед чем им приличнее было бы лежать во прахе, - культуру, сравнительно с которой даже наш девятнадцатый век является очень бедным, очень “запоздавшим”. - Конечно, они хотели добычи: Восток был богат... Однако смущаться нечего. Крестовые походы были только пиратством высшего порядка, не более того! Немецкое дворянство, в основе своей - дворянство викингов, было, таким образом, в своей стихии: церковь знала слишком хорошо, как ей быть с немецким дворянством... Немецкое дворянство - всегдашние “швейцарцы” церкви, всегда на службе у всех дурных инстинктов церкви, но на хорошем жалованье... Как раз церковь, с помощью немецких мечей, немецкой крови и мужества, вела смертельную войну со всем благородным на земле! В этом пункте сколько наболевших вопросов! Немецкого дворянства почти нет в истории высшей культуры, и можно догадаться почему:христианство, алкоголь - два великих средства разложения... Не может быть выбора между исламом и христианством, так же как между арабом и иудеем. Решение дано, и никто не волен выбирать. Или мы чандала или не чандала... “Война с Римом на ножах! Мир, дружба с исламом”: так чувствовал, так поступал тот великий свободный дух, гений среди немецких императоров, Фридрих Второй. Как? неужели, чтобы прилично чувствовать, немцу нужно быть гением, свободным духом? Я не понимаю, как немец мог когда-нибудь чувствовать по-христиански...

61
Здесь необходимо коснуться воспоминаний, ещё в сто раз более мучительных для немцев. Немцы лишили Европу последней великой культурной жатвы, которую могла собрать Европа, - культуры Ренессанса. Понимают ли наконец, хотят ли понять, что такое был Ренессанс? Переоценка христианских ценностей, попытка доставить победу противоположным ценностям, благородным ценностям, при помощи всех средств, инстинктов, всего гения... До сих пор была только эта великая война, до сих пор не было постановки вопросов более решительной, чем постановка Ренессанса, - мой вопрос есть его вопрос: никогда нападение не было проведено более основательно, прямо, более строго по всему фронту и в центре! Напасть в самом решающем месте, в самом гнезде христианства, здесь возвести на трон благородные ценности, я хочу сказать, возвести их в инстинкты и глубокие потребности и желания там восседающих... Я вижу перед собой возможность совершенно неземного очарования и прелести красок: мне кажется, что она сверкает всем трепетом утончённой красоты, что в ней искусство действует так божественно, так чертовски божественно, что напрасно мы искали бы в течение тысячелетий второй такой возможности; я вижу зрелище, столь полное смысла и вместе с тем удивительно парадоксальное, что все божества Олимпа имели бы в нём повод к бессмертному смеху, - Чезаре Борджа папа... Понимают ли меня?.. Это была бы победа, которой в настоящий момент добиваюсь только я один: тем самым христианство было уничтожено! - Но что случилось? Немецкий монах Лютер пришёл в Рим. Этот монах, со всеми мстительными инстинктами неудавшегося священника, возмутился в Риме против Ренессанса... Вместо того, чтобы с глубокой благодарностью понять то чудовищное, что произошло, - победу над христианством в его гнезде, он лишь питал этим зрелищем свою ненависть. Религиозный человек думает только о себе. - Лютер видел порчу папства, в то время как налицо было противоположное: уже не старая порча, не peccatum originale, не христианство восседало на папском престоле! Но жизнь! Но триумф жизни! Но великое Да всем высоким, прекрасным, дерзновенным видам!.. И Лютер снова восстановил церковь: он напал на неё... Ренессанс - явление без смысла, вечное напрасно. - Ах, эти немцы, чего они уже нам стоили! Напрасно - это всегда было делом немцев. - Реформация, Лейбниц, Кант и так называемая немецкая философия, войны за “свободу”, империя - всякий раз обращается в тщету то, что уже было, чего нельзя уже вернуть назад... Сознаюсь, что это мои враги, эти немцы: я презираю в них всякого рода нечистоплотность понятия и оценки, трусость перед каждым честным Да и Нет. Почти за тысячу лет они все сбили и перепутали, к чему только касались своими пальцами, они имеют на своей совести все половинчатости - три восьминых! - которыми больна Европа, они имеют также на совести самый нечистоплотный род христианства, какой только есть, самый неисцелимый, самый неопровержимый - протестантизм... Если не справятся окончательно с христианством, то немцы будут в этом виноваты...

Music: Cradle of Filth - The Foetus Of A New Day Kicking

tags: религии, записи Die Laughing

tags: религии, записи Die Laughing

Анархизм

Анархизм — это политическая философия и образ жизни. Анархизм исходит из того, что в системе, основанной на государственной власти и эксплуатации, люди не могут нормально жить и развиваться. Мы должны и можем изменить свою собственную жизнь, установив контроль над ней, избавив себя от политических вождей, которым выгодна наша пассивность, от хозяев, которые наживаются на нашем труде, от идеологических систем, которые отделяют нас от наших братьев и сестер и делают нас бессильными. Анархисты осознают, что государство не объединяет человеческое общество, а наоборот, разрушает его, разделяет людей на нации и классы, мешает людям совместными усилиями добиваться целей, которые они ставят себе самостоятельно, управлять своей жизнью. Государство источник насилия и войн, его главная задача — не заботиться об интересах его жителей, а защищать власть, собственность и интересы "хозяев жизни", удерживая людей в повиновении.

Мы уверены, что было бы гораздо лучше жить в самоуправляющихся сообществах, которые сами бы регулировали свой труд и обмен его продуктами, жить в коллективах, которые могли бы сами решать собственные проблемы при непосредственном участии всех, кого они касаются (демократически или консенсусом).

Каковы наши принципы? Анархизм — личная философия и международное движение. Мы не признаем границ между народами, наше движение одновременно местное и международное. Мы пытаемся понять систему угнетения, существующую там, где мы живем, и, одновременно, осознать свое положение в глобальной общемировой системе, с тем, чтобы изменить существующую систему и обрести действительную свободу. Анархисты стремятся к обществу, в котором не будет классов, деления на богатых и бедных, национальной ненависти, границ, бесправия.

Необходимо заменить капитализм, основанный на господстве государственных и транснациональных структур системой, при которой контроль и собственность над средствами производства принадлежит непосредственным производителям. На смену гигантским городским агломерациям, огромным заводам и эксплуатации земли и природных ресурсов на износ, должны придти общины меньших масштабов, бережно относящиеся к окружающей среде и осознающие свою ответственность за будущее.

Мы выступаем против представительной демократии, при которой человек превращается в анонимный "винтик" огромной бесчеловечной машины, в одного из сотен миллионов подданных государства, когда мы не может уследить за всеми действиями органов, которые нами управляют. Мы считаем, что люди не только должны действительно управлять собственной жизнью, но и ощущать себя частью общества, иметь возможность коллективно управлять процессом своего труда и распределением его плодов.

Власть, осуществляемая якобы "от нашего имени", игнорирует интересы широких слоев населения, принимает и осуществляет угодные себе законы даже против воли народа, и прибегает при необходимости к жестким мерам для подавления общественного недовольства (впрочем, в арсенале власти есть и более эффективные методы, вроде промывания мозгов с помощью средств массовой "информации"). В таком мире можно выжить, но нельзя жить. Мы же хотим жить, а не просто выживать!

Почему большинство отождествляет анархию с хаосом и разрухой?

В смысле порицания и ненависти употреблялось слово "анархисты" во время Великой Французской Революции. Когда в 1792 г. в Париже взяла верх революционная коммуна, выбранная всем парижским народом для низвержения короля и для совершения народной революции, и по всей Франции взяли верх революционеры из народа, и когда эти революционеры стали требовать от своего парламента (Конвента) уничтожения крепостных пpaв без выкупа, налога на богатых, ограничения права владения землей и т. д., тогда имущие классы и их защитники в Конвенте, называвшиеся тогда Жирондистами, стали называть революционеров, выставлявших эти требования — "анархистами", врагами порядка, смутьянами, цель которых — хаос и неурядица. И они стали требовать немедленного ареста и казни всех этих анархистов, не желавших признать права собственности и установленного правительства.

Нужно сказать, однако, что во время французской революции кличка "анархисты" прилагалась безразлично ко всем тем, кто стремился уничтожить старый порядок и старые феодальные отношения революционным путем. Не только к тем немногим революционерам, которые действительно отрицали необходимость сильной государственной власти, и не признавали частной собственности, но и к тем, которые, подобно Робеспьеру и Сен-Жюсту, были сторонниками могучей централизованной власти, но хотели помочь народу совершить революцию против богатых. Всех, стоявших тогда на стороне народа и действительно совершавших ломку старого общества революционным путём и требовавших равенства, как основу свободы, называли тогда "анархистами", чтобы представить их врагами всякого порядка и всякого мирного развития общества. Так складывалось в девятнадцатом веке понятие „анархиста» и только в середине столетия, в сороковых годах, Прудон дерзко поднял эту кличку и выставил учение об анархии — учение о безвластии — как освободительное, революционное учение, имеющее великое будущее. В том же положительном и революционном смысле название "анархисты" было принято и в Международном Союзе Рабочих (Интернационале) и тогда же были разработаны основы и принципы безгосударственного вольного коммунизма. Со словом "анархия" произошло, таким образом, то, что происходит очень часто с кличками партий. Кличку дают враги. "Нищие", "голоштанники" или "санкюлоты" были сперва кличками, имевшими целью унизить эту партию в глазах общества. А потом кличка становилась именем, которое с гордостью удерживала за собою партия. Так же произошло и со словом "анархия". Люди порядка употребляли его с целью вызвать неприязнь против народных революционеров. В этом отрицательном смысле употребляли его в 1793 г., а также и первые историки французской революции, писавшие об истории революции с буржуазной точки зрения. Но когда роль, сыгранная этими революционерами, стала выясняться и сделалось очевидным, что уничтожение даже такого зла, как крепостные обязательства, продолжало бы существовать и после революции, если бы те, кого тогда называли «анархистами», не совершили по всей Франции насильственного уничтожения этих прав, и не заставили бы Конвент узаконить это уничтожение, тогда слово «анархист» стали употреблять уже в другом смысле...

АНАРХИЯ — мать порядка.

Никто не знает, как понимать этот старинный лозунг русских анархистов. Поэтому воспринимается он людьми чаще всего иронично, ассоциируется с беспорядками и насилием. Как его следует понимать?

Анархия по-гречески "безвластие", т.е. отсутствие в обществе централизованной насильственной власти. Это самоуправление во всех сферах жизни общества, при котором достигается максимально возможная степень свободы для каждого народа, территории, коллектива, для каждой отдельной личности. Анархия — это невозможность расширения прав одной личности за счет другой. В отличие от демократии, принципом которой, является подчинение меньшинства большинству, выявляемое путем голосования, анархия предоставляет любому меньшинству жить так, как вздумается, если оно при этом не ущемляет свободу других. Поэтому лозунг "Анархия — мать порядка" означает, что анархия должна стать матерью будущего общественного порядка. Порядок будет основываться не на принудительном подчинении всех и каждого единой насильственной власти, а на добровольных взаимовыгодных соглашениях между отдельными лицами и группами на принципе добровольной кооперации всех членов общества, при которой возникающие конфликты решаются третейским судом.

Стать анархистом – значит признать себя достаточно разумным и свободным человеком и руководствоваться в жизни своим разумением, своим пониманием добра и зла, а не навязанными сверху законами государства.

Анархист относится к законам без благоговения, потому что считает, что закон в лучшем случае закрепляет ту или иную омертвевшую форму жизни и мешает ей, потому что живая жизнь развивается дальше.

Два противоречивых принципа сталкиваются в человеческом обществе: принцип власти одного человека над другим и принцип независимости, свободы каждого человека. Совершенно последовательно эти принципы воплощаются в двух взаимоисключающих состояниях общества: на абсолютном принципе свободы основывается анархия, а на принципе жестокого подчинения власти — тоталитаризм.

Понятия "свобода" и "демократия" часто сливаются в массовом сознании. На самом деле демократия основывается на том же принципе принудительного подчинения большинства (народа) меньшинству (законодателям-депутатам и чиновникам-исполнителям), история показывает, что в периоды кризисного развития лозунг диктатуры слишком часто выходил из толщи народных масс. Идея же безвластия, анархии — продукт высокоразвитого сознания. И современные анархисты, разумеется, отдают себе отчет в том, что сегодня их общественный идеал в реальную жизнь воплотиться не может.

Все политические движения имеют принципы, в сторону которых стараются смещать общество. Политик-реалист, без фанатической приверженности принципу свободы, руководствуясь только сиюминутной выгодой, не учитывает отдаленных вредных последствий насилия над естественной общественной жизнью. А последствия эти почти всегда перевешивают всю пользу принимаемых им законов.

Работать на анархию нужно не только для того, чтобы иметь инструмент воздействия на парламентских политиканов, но и потому, что в обществе идет ожесточенная война утопий – тех созданных воображением проектов, которые не осуществимы сегодня, но станут реальностью завтрашнего дня.

А значит, анархистская утопия в демократическом обществе нужна, чтобы противостоять утопии тоталитарной в ее красном или коричневом вариантах. И агрессивно вытеснять демократию.

Законы вместо церковных икон

Чтобы держать одних людей в постоянном подчинении другие люди прибегали к разным хитростям. Ни для кого уже ни секрет, что рабское поведение на простых банальных угрозах у сильных людей долго длиться не будет - появится протест и как следствие низвержение "хозяина". "Хозяева" же стоять на месте не собираются и поддерживают религию, угодную им, а так же сочиняют законы и при помощи средств массовой информации всячески несут по жизни эту "икону закона". Религия же в давние времена играла _главную_ роль ограничителя мысли человека в пользу "хозяина". Ведь людям тогда еще не прожжужали все уши в детстве, что жить по закону правильно и что нужно бояться дяденьку милиционера. Тогда, когда ум у живущих на земле был чист от всяческих рабских установок, фраза "надо жить так как скажет вот тот жирный, который живет в замке" не имела сторонников впринципе. И тут, вот оно, спасение! Уже римские рабы сделали одолжение последующим поколениям. Их тоже можно понять, страх, угнетенность всегда рождает надежду на сверхестественные силы, которые выручат. Ведь только в мечте хочется оторваться от реальности. И вот родилось христианство. Это-то как раз и надо "хозяевам". Церковь стала теперь главным судьей поступков. Точнее даже не библия и не ветхий с новым заветом, а самодурные попы, которые трактовали написанное по своему усмотрению. Да и сами догмы того же ветхого завета не отличались высоким гуманизмом, если быть точнее физическое существование человека ставится там под большой вопрос. За доказательствами, я думаю, ходить далеко не надо. [выборочные цитаты из ветхого завета] На Руси пошли еще дальше - помимо попов, царь, на нашу голову, провозгласил себя "ставленником бога на земле". Последствия мы наблюдаем до сих пор - смотрим как попираются жизненноважные права человека и нисколько не реагируем на происходящее с нами же, считая, что "там" знают что делают.

Вообщем, хочешь проблем для солдата - заставь его жить по уставу.

tags: записи Die Laughing, антиобщественность

Введение в Сатанизм

Современный сатанизм трудно назвать самостоятельной религией. Все сведения
о дьяволе он черпает из христианской традиции. Он не выражает никаких
духовных упований и не обещает спасения. В основном он ритуализирует
протест против христианской морали и различные формы антиобщественного
поведения.
Сатана – вполне реален, однако все стремятся перенести все человеческие
черты на него. Это ли не маразм?
Да, он не материален, но ничто не мешает ему принимать любой вид материи.
Нельзя возводить его в роль некого архетипа и символа. Символы создает сам
человек и отождествляет их он же. То, что вчера было символом благополучия,
завтра будет знаком беды. Суть этого – людская непостоянность. Он Выше
этого и он Вечен.
У каждого свои представления о Сатане:

Для христиан:
Сатана - антипод Бога и Враг Рода человеческого. Лик его – лик чудовища
(монстра). Цель его – вред. Суть его – ложь.

Для его поклонников:
Сатана – Великий Император, Князь Мира и Дьявол Дьяволов, Владыка
Преисподней и Лорд Армии Тьмы, Повелитель Стихий, Двуликий Господин,
Неукротимый Бунтовщик, Мастер Лжи и Источник Мудрости, Великий Разрушитель
и Искусный творец, Хранитель Смерти и Очаг Жизни…
Прекраснейший и Величайший из Ангелов, он воплотил в себе СВЕТ и ТЬМУ,
создав армию из своих последователей и подчинив стихии и силы - Люцифер
стал могущественным противником Бога…

Сатана — это Сила, изменяющая мир, не дающая ему остановиться в своем
развитии. О природе этой Силы делались самые разные предположения, но пока
что ни одно из них не является убедительным. Мы можем только ощущать
действие этой Силы в окружающем мире.
У каждого свое представление о Сатане. Для кого-то Сатана — что-то вроде
физического поля, действующего во всех точках Вселенной, для кого-то —
некое подобие языческого божества. Кстати, в большинстве языческих традиций
существует божество, близкое по сути к Сатане (Чернобог в славянском
язычестве, Шива в индуизме и.т.д.).
Но главное в различных представлениях о Сатане совпадает — это
направленность Сатаны на изменение окружающего мира.
Понятно, что Дьявол не мог возникнуть просто так, как это сделал Господь,
Сатана – творение Господне, ангел высшего чина. Сатана сидит у трона Бога и
вершит вместе с ним судьбы мира.
Само слово «Сатана» модно перевести как «противник». Роль Сатаны в царстве
Божьем была значительной – он обличал людей и их дела перед лицом высшей
справедливости. Если гипотетически сравнить Суд божий с судом земным, то мы
увидим, что Сатана играет роль прокурора, обвинителя. Его дело – показать
все, что человек сотворил в земной жизни, уличить его грехи и злодеяния. Он
добр, он – «сын зари», как его называет пророк Исайя, он – прекраснейший из
божьих ангелов, бесконечно красивый и чистый. Одно из имен Сатаны –
Люцифер, означающее «несущий свет», было известно задолго до появления
христианства. Люцифер – так называли древние евреи звезду, что последней
гасла на небе при восходе солнца. По легенде, эта звезда пыталась затмить
само солнце, но потерпела поражение от небесного светила. Аналогия с
историей Сатаны видна невооруженным глазом. Кроме того, Сатану-ангела и
называли «утренней звездой».
Как же возник бунт Сатаны? Почему он стал таким? Ответ на этот вопрос
христианство дает нам в своей обычной манере – манере верховной власти неба
и земли: Сатана сделала выбор. Он проявил себя тем, что показал свою
независимость и самостоятельность. Согласно учению отцов церкви, любой
выбор кроме подчинения Богу есть грех – по принципу «Кто не с нами, тот
против нас». Любое свободомыслие наказуемо: и мысль и дело должны течь
только так, как угодно господу. Поэтому Сатана стол отщепенцем. Он решил,
что может стать властителем и занять божественный престол, и за это был
низвергнут. Проследим это по одному из любимых мною мест Ветхого завета –
книге пророка Исайи: «Как упал ты с неба, денница, сын зари! Разбился о
землю. А говорил в сердце своем: «Взойду на небо, выше звезд Божьих вознесу
престол мой, и сяду на горе в сонме богов, на краю севера, взойду на высоты
облачные, буду подобен Всевышнему. Но ты низвержен в ад, в глубины
преисподней. Видящие тебя всматриваются в тебя, размышляют о тебе: «Тот ли
это ангел, который колебал землю, потрясал царства, вселенную сделал
пустыней и разрушил города ее, пленников своих не отпускал домой?» Что же
делать, даже в писании встречаются места, поражающие красотой слова и
изысканностью оборота. Но вернемся к нашей теме.
Бунт Сатаны был поддержан ангелами, по крайней мере, так говорят нам
богословы и священные для них книги:
«И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и
дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для
них места на небе. И низвержен был великий дракон древний змий, называемый
Диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы
его низвержены с ним» (Апокалипсис).
Часть ангелов, последовавшая за сатаной, последовала за ним и дальше, в ад,
где, согласно учению христианства, стали демонами (чертями). Они утратили
свое первоначальное обличие, стали безобразны и гнусны. В описании экс-
ангелов христиане не жалели яда и ненависти, их изображали настолько
ужасными существами, насколько это вообще возможно для безграничного полета
человеческой фантазии.

Развитие сатанизма

Согласно представлениям первобытных людей, весь мир населен духами,
олицетворяющими различные силы. Каждое явление природы вызывается
соответствующим духом. Свой дух обитает в каждом живом существе и в каждой
вещи. Духи живут своей жизнью, и желания людей их мало интересуют. Они
сильны, они могут и приносить удачу, и насылать болезни и смерть. Духи не
делятся на добрых и злых; с точки зрения современного человека, они все
злые, так как значительно сильнее человека и не склонны потакать его
желаниям. Могущество духов вызывает страх у простых людей.
Но есть люди, умеющие общаться с духами — шаманы. Они не только передают
духам просьбы людей, но и могут соперничать с духами на равных, призывать
нужных духов и изгонять нежелательных. Поскольку все в мире полагается
зависящим от воли духов, то шаман становится универсальным хранителем
знаний: он и лекарь, и предсказатель погоды, и советчик на все случаи
жизни.
Однако, на определенном этапе развития такие представления перестают
удовлетворять человека. Возможно, это связано с накоплением знаний о
природе, или с возникновением государства, а может, шаманы начинают
злоупотреблять своим положением.
Возникает язычество — религия, которая, хотя и содержит элементы шаманизма,
но значительно отличается от него. Среди духов выделяются несколько
десятков наиболее могущественных, которые теперь именуются богами. Но самое
главное отличие — с богами в язычестве стремятся вступать в контакт не
только жрецы, а каждый человек. С одной стороны, это прогресс человека: он
практически перестал бояться сил природы. С другой — деградация профессии
жреца: если шаман независим от простых людей и при необходимости мог
оправдать любые свои действия, сославшись на духов, то жрец в язычестве в
большей зависит как от настроений толпы, так и от власть предержащих.
Но, поскольку "сферы действия" некоторых богов далеки от жизни простых
людей и от интересов власти, жрецы этих богов сохраняют свою независимость.
Возникает разделение богов на светлых, от которых люди ожидают
покровительства и исполнения своих желаний, и темных, чья деятельность мало
соприкасается с жизнью простого человека. Соответственно, возникают
массовые культы светлых богов и замкнутые эзотерические общества вокруг
богов темных. Эти общества можно считать предшественниками сатанизма.
Разделение на светлых и темных поначалу не слишком резкое, некоторые боги
обладают как светлыми, так и темными чертами. Но оно постепенно
усиливается, и появляются чисто светлые массовые религии. Сначала это были
зороастризм, буддизм и иудаизм, позже возникли христианство, ислам,
кришнаизм и другие.
Однако, вытесненный новыми религиями темный элемент не мог никуда
исчезнуть. В противовес чисто светлым религиям возникают чисто темные:
йезиды в Иране, почитатели темных вавилонских, финикийских и египетских
богов в Палестине. Их уже можно назвать первыми сатанистами.
Итак, сатанизм возник в результате консолидации сторонников различных
темных богов, которым не нашлось места в новых светлых религиях. Однако,
целью сатанистов является и являлось не бороться против этих религий, а
просто практиковать то, что светлыми религиями для человека не
предусмотрено: иное отношение к миру, независимый образ жизни, сохранение и
приумножение накопленных знаний.
Далеко не все из первых сатанистов использовали имя Сатана. Они
использовали имена различных языческих богов, но фактически подразумевался
именно Он. Происхождение имени Сатана до сих пор точно не выяснено, есть
несколько различных версий. По одной из них, это имя одного из богов какого-
то народа, проживавшего в Палестине, который впоследствии был истреблен
евреями и сведения о нем до нас не дошли, а ивритское толкование
"противник" придумано позднее. Согласно другому мнению, Сатана — это
переиначенное имя египетского бога Сета. Наконец, есть версия, что имя
Сатаны индоевропейского проихождения и означает "Светоносный" (т.е. то же
самое, что Lucifer по-латыни).
Размежевание светлых и темных богов сильно ослабило язычество. Светлые
культы деградировали (особенно яркий пример — культ императоров в Риме), а
талантливые и независимые индивиды уходили в темные эзотерические общества.
В результате, вокруг светлых богов скопились те граждане, которым было в
общем-то все равно, какую религию исповедовать. Полуграмотный обыватель не
видел особой разницы между Митрой и Яхве. В результате, язычество пришло в
упадок, и его смогли вытеснить новые светлые религии.
Многие из них (в частности, христианство) не остановились на этом и решили
установить свою полную духовную монополию, начав преследование
инакомыслящих. Кто-то испугался и влился в ряды господствующей религии, но
для сатанистов это было абсолютно неприемлемо.
Трудно даже подсчитать, сколько инакомыслящих было уничтожено христианской
церковью. Во всяком случае, счет идет на миллионы. Поскольку против
церковных догм всегда выступали наиболее способные и образованные индивиды,
установление христианства в Европе имело катастрофические последствия для
европейской науки и техники. Произошел гигантский откат назад, который
можно видеть на примере архитектуры. Зодчество раннего средневековья по
своему техническому уровню примерно соответствует Древнему Египту (здания
без каркаса, со сплошными стенами), а готика — Греции до Александра
Македонского (здания с простейшим каркасом из повторяющихся элементов).
Только в XV веке европейцы снова научились строить купола, и только к XVIII
веку достигли в зодчестве мастерства римлян в период расцвета империи
(многоэтажные здания, крупные купола, свободная форма каркаса).
Сатанисты в Европе ушли в подполье. Некоторые из них образовали тайные
магические ордена, другие проникали в церковные структуры, чтобы заниматься
магией и другими исследованиями под прикрытием церкви. Следует оговориться,
что далеко не все из них считали себя сатанистами. Но они сохранили
античные знания в области магии и оккультной философии, благодаря чему
сатанизм в Европе смог возродиться в Новое время. Даже в совершенно
неподходящие времена средневековья возник ряд новых идей в магии (например,
енохианская магия, открытая Дж.Ди) и оккультных науках. Хотя многие
ценнейшие древние знания были утеряны навсегда.
Помимо физического уничтожения своих противников, церковники параллельно
вели кампанию по дезинформации. Сатанистам приписывалось рабское поклонение
христианскому дьяволу, необъяснимое никакими разумными причинами стремление
причинять вред людям (зло), дикие оргии с бессмысленным убийством младенцев
и т.д. В конце концов это дало обратный эффект: стали появляться
всевозможные псевдосатанистские общества, воплощающие в реальность плоды
воображения проповедников. Поскольку современные средства массовой
информации подхватили эстафету у средневековых сочинителей сказок,
психически неуравновешенные люди продолжают воспроизводить их выдумки в
реальной жизни.
Постепенно мрак средневековья рассеивался. Примерно с XIX века сатанисты
уже могли действовать почти легально, во всяком случае — не опасаясь быть
сожженными на костре. Начинается возрождение сатанизма, появляется
множество новых магических орденов, которые уже открыто упоминают Сатану в
своей философии. В это время развиваются спиритизм и некромантия, а кроме
того, происходит знакомство европейских магов с оккультными знаниями других
народов.
XIX век — очень интересное время, отмеченное появлением новых, не виданных
ранее в истории познания, феноменов. Первый из них — это догматизация
науки. Ученые много веков боролись с догматами христианства, но в
результате переняли у церковников некоторые их вредные привычки, а именно —
объявили науку абсолютной истиной и отрицали существование явлений, которые
наукой пока что не объяснены (в частности, магию). Впоследствии это привело
науку к таким явлениям как лысенковщина.
Другое порождение XIX века — профанация оккультизма. Люди больше не боятся
быть сожженными на костре за связь с Дьяволом и начинают активно
интересоваться всем тем, что ранее было запрещено церковью. В результате,
появляется множество низкопробных книжонок "про магию", а пародированные
спиритические сеансы становятся обязательным элементом светских вечеринок.
Подобные явления продолжаются и до нашего времени.
Несмотря на все пережитки средневекового прошлого, XIX век стал важной
вехой в истории сатанизма. Сатанисты получают возможность легально
обмениваться информацией, начинают открыто продаваться первые серьезные
книги по магии, а в работах Ф.Ницше формулируется сатанистская философия.
На рубеже XIX и XX веков появляется еще одна фигура, о которой невозможно
не упомянуть в этом реферате. Алистер Кроули. Он не считал себя сатанистом,
но его работы имеют для современного сатанизма огромное значение.
Разработанная им система магии содержит элементы самых разных традиций. То
есть Кроули на практике доказал, что между оккультными знаниями из разных
культур нет серьезных противоречий, что магия едина. Кроули оказал влияние
на многих сатанистов XX века.
XX век отмечен бурным прогрессом науки. В результате развития психологии и
психоанализа (прежде всего благодаря работам К.Юнга) некоторые магические
техники получили объяснение, удовлетворяющие официальную науку. Магия тоже
не стояла на месте. Европейские маги узнали техники Вуду, появилось кое-что
новое и на европейской почве (магия Хаоса и др.). Официальная наука тоже
заинтересовалась так называемыми паранормальными явлениями. Наметилось
сближение науки и магии.
Дело шло к легализации сатанизма, и в 1966 г. Антон Шандор ЛаВей создал
первую организацию, открыто называющую себя сатанистской — "Церковь
Сатаны". ЛаВей проделал большую работу, сформулировав в своих книгах
основные положения сатанистского мировоззрения. Вслед за "Церковью Сатаны"
в странах Запада возникли и другие легальные сатанистские организации.
Вопрос полной легализации сатанизма в России пока остается открытым.

Что есть сатанизм

В мире действуют различные силы, каждая из которых оказывает свое влияние
на все, что происходит вокруг нас. Есть среди них сила, которая стремится
способствовать изменению и эволюции всего в мире, чтобы мир не остановился
в своем развитии. Ведь все, что не развивается, — мертво. А сила,
способствующая изменениям, поддерживает в мире жизнь. Мы называем эту силу
Сатаной.
Сатана — это не черт с рогами из басен христианских теологов, хотя из всех
персонажей христианской литературы он сатанисту наиболее симпатичен. Сатана
— это просто Сила. Природу этой Силы человек пока что понять не в
состоянии. Каждый представляет себе Сатану по-своему, и ни у кого нет
оснований считать свое представление наиболее верным. Для некоторых Сатана
— что-то вроде физического поля; другие представляют его как языческое
божество; для кого-то — просто образ, характер, с которым он чувствует свое
родство; кто-то, возможно, использует и антропоморфное представление, —
кому как удобнее. Различия в мнениях о физической сущности Сатаны нисколько
не влияют на само мировоззрение сатанизма.
Сатанизм — это не совсем религия, а по мнению некоторых сатанистов — совсем
не религия. В сатанизме нет того, что обычно полагается главной
составляющей религии — веры. Сатанисты не верят в Сатану в общепринятом
понимании. Точнее даже будет сказать, что сатанисты ни во что не верят на
100% (но и ничего полностью не отрицают). Сатанист принимает к сведению
любую информацию, но не считает ее абсолютной истиной. Поэтому в сатанизме
нет постулатов о строении неизученных наукой областей Мироздания; он не
берется отвечать на вопросы о том, откуда произошел мир, что с нами будет
после смерти и т.д. Ведь гораздо честнее в ответ на такие вопросы сказать —
"Не знаю", чем выдвигать произвольные, совершенно ничем не подтвержденные
предположения и выдавать их за истину, что является излюбленным занятием
массовых религий вроде христианства. Конечно, сатанист может выдвигать
какие-нибудь свои предположения о том, что науке пока еще не известно, но
он ни на минуту не забывает, что это всего лишь предположения.
Сатанизм — мировоззрение индивидуалистическое. Иногда говорят, что у
каждого сатаниста свой сатанизм, и такое мнение имеет под собой основания.
Действительно, каждый сатанист формирует свое понимание сатанизма. Но
поскольку сатанист — это особый тип личности, то и взгляды сатанистов во
многом схожи и образуют единое мировоззрение — сатанизм. Сходству взглядов
сатанистов также способствует их стремление к объективности. Если на
мировоззрение обычных людей зачастую оказывают влияние их личные проблемы,
комплексы, обиды, то у сатанистов этот фактор исключен или почти исключен.
Имеющиеся в обществе представления о сатанизме как о религии со всеми
религиозными атрибутами — культом, обязательными обрядами и т.д., а также
мнение, что сатанизм есть просто антихристианство — далеки от реальности и
обязаны своим происхождением людям, не имеющим отношения к сатанизму.
Сатанистские тенденции существовали в самых разных культурных традициях
задолго до появления христианства, только назывались они по-другому.
Упоминание же Сатаны в христианской библии ничего не значит: сатанисту
совершенно безразлично, что и как написано в этой книге — тем более, что
даже само имя Сатана заимствовано авторами библии из более ранних
источников. Те же, кто говорит о "поклонении Сатане" или "поклонении силам
зла" — не имеют о сатанизме ни малейшего представления, а лишь повторяют
выдумки проповедников и некомпетентных журналистов.
Во-первых, поклонение кому-либо совершенно чуждо сатанисту. Сатанист
признает недостойным для себя опускаться на колени, даже перед какой-то
могущественной силой. Да и, собственно говоря, кому и зачем нужно
поклонение? Разве что тому, кто страдает комплексом неполноценности и
стремится возвысить себя, унизив других. Сатане такое не свойственно, так
как он не подобен человеку и не может, поэтому иметь человеческих
комплексов.
Во-вторых, сатанисты почти не используют понятий "добро" и "зло", потому
что эти понятия относительны, субъективны и слишком эмоционально окрашены,
а следовательно — искажают реальную сущность вещей. Мы говорим не о добре и
зле, а о пользе и вреде, целесообразности и необходимости — это гораздо
более точные понятия. В то же время, представление обычных людей о добре
практически одинаковы — под добром они понимают сохранение существующего
порядка вещей (не зря же говорят — "добрые старые времена"). Поэтому
понятие зло иногда употребляется сатанистами как синоним изменения
существующего порядка.
В сатанизме нет, и не может быть четких принципов или догм, обязательных
для соблюдения, потому что, как уже указывалось, сатанизм —
индивидуалистическое мировоззрение. Источником сатанизма является сам
сатанист, а не какие-то документы, в которых могут быть зафиксированы
принципы и догмы. К тому же сатанист понимает, что невозможно
сформулировать такие принципы, которые были бы верны для любой ситуации.
Сатанист в любой ситуации думает самостоятельно; ему глубоко противно жить
по шпаргалке, кем бы ни была эта шпаргалка составлена. Никакие существующие
в обществе догмы и стереотипы, чего бы они ни касались — представлений об
окружающем мире, поведения в обществе, любви и семейных отношений, или чего-
то еще — не имеют силы для сатаниста. Но, поскольку ему приходится жить
среди общества, сатанист просто учитывает при принятии жизненных решений
особенности общества как фактор, который он не в силах изменить — подобно
тому, как моряки и летчики следят за погодой.
Конечно, каждый сатанист может выработать какие-то принципы и представления
лично для себя, но он не имеет права требовать следования им от других:
ведь это будут принципы его сатанизма, а у других сатанистов понимание
сатанизма — иное. К тому же своя индивидуальность для сатаниста превыше
всего, и он не позволит никому вмешиваться в свою жизнь и чего-то
требовать.
Кроме того, само сатанистское мировоззрение не постоянно, а изменяется со
временем, поскольку изменение всего и вся — важнейшая черта характера
Сатаны. Сатанист всегда идет в ногу со временем и чуть впереди него.
Сатанизм сегодня сильно отличается от сатанизма, который был сто лет назад,
и от сатанизма, который будет еще через сто лет. Это вполне естественно для
сатаниста, потому что окружающий мир стремительно меняется.
Если сатанист встречает факты, которые не согласуются с его взглядами — он
без колебаний изменит свои взгляды, чтобы они соответствовали реальности.
Свойственная многим людям ложная "последовательность" (т.е. стремление
сохранять свои первоначальные взгляды несмотря ни на что) совершенно чужда
сатанисту.
Сатанизм предполагает отношения взаимовыгодного обмена между индивидами.
"Совесть", "альтруизм", "моральный долг" и другие предрассудки, требующие
от человека что-то сделать "за просто так" — не свойственны сатанисту. За
все надо платить. Совсем не обязательно "платить" именно в денежном смысле
этого понятия; любая встречная услуга, выгодное изменение положения вещей —
это тоже плата.
В своих отношения с людьми сатанист также стремится к тому, чтобы эти
отношения были взаимовыгодными и приносили удовлетворение каждой из сторон.
Обычно он относится к людям так же, как они относятся к нему. Сатанист не
обижается и не прощает обид — ему чужды подобные эмоциональные реакции. Он
просто делает выводы для себя: на что способен тот или иной человек, и
стоит ли с этим человеком поддерживать какие-то отношения.
Сатанист — не враг общества, но и не член общества; он — в стороне.
Интересы общества: политика, экономика и т.п. — волнуют его лишь тогда,
когда они затрагивают его собственные интересы. Свои интересы для сатаниста
всегда стоят выше чужих; сатанизм — мировоззрение разумных эгоистов.
Что есть разумный эгоизм? Это эгоизм разума и воли, а не эмоций. Эгоизм в
серьезных делах, а не в мелочах; эгоизм, просчитывающий ситуацию вперед и
готовый отказаться от сиюминутной выгоды ради большей выгоды в будущем —
вот эгоизм сатаниста. Из этого ни в коей мере не следует, что сатанист
игнорирует интересы других; он охотно пойдет навстречу кому-нибудь, если
это отвечает и его собственным интересам.
Сатанизм — это свобода, подконтрольная только разуму сатаниста. "Делай, что
изволишь — таков весь закон", — сказал Алистер Кроули. Эта фраза как
никакая другая могла бы стать девизом сатанистов. Обратите внимание — не
"что хочешь", а "что изволишь". Хотеть можно и невозможного. А изволить —
значит приложить усилие разума и воли для реализации своего хотения.
Разум для сатаниста всегда выше эмоциональных и инстинктивных позывов — это
необходимо для того, чтобы развиваться и быть независимым. Ведь именно
подчиненность своим эмоциям делает человека зависимым от других людей, от
их отношения и суждений. Для сатаниста, как правило, безразлично мнение
людей о нем, если только это не представляет опасности для его жизни и
здоровья; сатанисту не требуется быть "своим" среди людей.
Вышесказанное вовсе не означает, что сатанист не испытывает эмоций или
стремится их в себе подавить. Эмоции в личности сатаниста занимают свое
естественное положение и не подменяют собой рассудок, что часто бывает у
людей.
Сатанизм не стремится распространить свое мировоззрение на весь мир, как
это делают различные массовые религии и идеологии. Потому что сатанизм —
мировоззрение Личности, а не толпы. Далеко не каждый способен стать
сатанистом. Сатанист — это особый тип личности, который не приемлет
массовые религии, массовую культуру и вообще "народную массу" со всеми ее
представлениями, комплексами и традиционными идеалами. Если под "людьми"
понимать толпу, большинство, то сатанист — это "нелюдь", это личность, для
которой неестественно то, что считается обычным и нормальным для человека
толпы. Поэтому последователи сатанизма никогда не будут составлять
большинство в мире, но это и не нужно. В сатанизме главное — качество, а не
количество.
Стремление Сатаны к изменению и развитию во всем мире распространяется и на
каждого сатаниста. Реализовывать на практике и совершенствовать свои
способности, знания и умения, быть выше толпы не на словах, а на деле — это
тоже важная часть сатанистского мировоззрения и образа жизни сатаниста.
Мировоззрение сатанизма не ставит перед своими последователями какой-то
одной "великой цели", "смысла жизни". Каждый сатанист сам определяет как
свои цели, так и методы их достижения. Общие тенденции — "делать, что
изволишь", а не "что велят", а также — ничем не ограниченное развитие и
самосовершенствование.

Сатанист и его мировоззрение

1. Чем сатанист отличается от окружающих
Мы живем в замечательное время. Сейчас никого не жгут на кострах за ересь,
никого не стригут насильно в монахи, и вообще христианство растеряло в
перипетиях истории свою железную хватку. Сейчас спокойно можно купить на
рынке или в ларьке Пентаграмму, повесить ее на свою шею и объявить себя
сатанистом. А в газетах много "информации" о том, чем сатанисты по жизни
занимаются — жгут церкви, громят кладбища и вообще ведут себя очень
нехорошо. "Информацию" принимают к сведению, и мы имеем сотни тысяч людей,
называющих себя сатанистами, носящими на шее Пентаграмму за 10
деноминированных и использующих в качестве священной книги альбом вырезок
из "Московского комсомольца" и "Мегаполис-экспресс". Еще они где-то краем
уха слышали (или краем глаза читали), что сатанист обязан насылать порчу на
всех соседей (а лучше на своих собственных маму и папу), убивать
попадающихся на пути некрещеных младенцев, а также употреблять максимально
возможное количество горячительных напитков и других возбуждающих веществ.
Но зададим себе вопрос: разве это есть сатанизм? Разве этим должны
заниматься в наше относительно просвещенное время люди, считающие себя
разумными? Или, может быть, кому-то выгодно, чтобы именно сейчас
средневековые сказки воплощались в реальность? Чтобы люди невысокого ума
следовали этим сказкам и своими "подвигами" отвращали от сатанизма людей
более разумных? Кому это может быть выгодно — думаю, понятно: всевозможным
ловцам душ и торговцам "спасением"
Тогда что собой представляет настоящий сатанист? Чем он отличается от тех,
кто носит на шее крестик, отделанный под желтый металл и ходит раз в три
месяца в церковь поставить купленную в электричке свечку? Чем он отличается
от тех, кто распивает водку по ночам на кладбище и считает себя тоже
сатанистом, потому что христиане пьют водку на кладбище только днем?
Постараюсь ответить на этот непростой вопрос.
Сатанист — это прежде всего разумный и самостоятельный индивид. Все
действия сатаниста в жизни имеют какую-то цель, он ничего не делает просто
так или потому что "так принято в обществе".
В сатанизме нет никакого канона, никаких правил. Существует много
источников информации, которые может использовать сатанист, но ни один из
них он не признает "священным" и не считает абсолютной истиной. Сатанизм
вообще не присваивает себе монополию на абсолютную истину, считая, что и
сторонники других мировоззрений могут быть в чем-то правы. Критерием
правильности или неправильности тех или иных идей и поступков является в
сатанизме результат, который они приносят на практике.
Следовательно, никто и ничто не может побудить сатаниста без крайней
необходимости совершить действия, которые не приносят ему полезного
практического результата, а также действия, последствия которых могут
нанести ему вред. Поэтому сатанист не станет поджигать церкви и устраивать
дебоши на кладбищах, потому что это просто не нужно. И вообще, сатанистом
руководит его разум, а не эмоции, ему свойственно скорее презрительное
равнодушие к христианству, а вовсе не исступленная ненависть.


2. Отношение сатаниста к окружающим
Проповедники всех мастей и их коллеги из средств массовой информации
утверждают, что сатанист всегда и повсюду совершает зло, и смысл его жизни
— удовлетворение своих эгоистических прихотей. Христианство же в свою
очередь стремится полностью очистить мир от зла и проповедует альтруизм.
Но давайте подумаем — а что такое вообще добро и зло? Какой смысл у этих
понятий и есть ли у них вообще смысл?
Убийство животных — это зло? Но человек нуждается в мясной пище, иначе он
не может существовать. И для него наличие мяса в магазине — добро. Хотя с
точки зрения животных человек, наверно, является живым воплощением зла.
Служащие подразделения Спецназа убивают террористов, захвативших в
заложники десятки людей. Они совершают зло по отношению к террористам — так
считают христиане. Но у освобожденных заложников будет другое мнение.
И так — во всем. С точки зрения понятий добра и зла, любое наше действие
будет и добром, и злом, в зависимости от того, с какой точки зрения на него
посмотреть. То есть эти понятия относительны и субъективны.
Вместо понятий добра и зла сатанист рассуждает понятиями пользы и вреда,
удовольствия и неудовольствия, которые относительны уже по своему смыслу.
Сатанист признает, что любое его действие кому-то принесет пользу, а кому-
то вред, и относится к этому как к неизбежности, как к закону природы.
Логично предположить (а сатанизм вообще логичен по своей природе), что
удовольствие следует доставлять тем, кто нам нравится или по крайней мере
не сделал нам ничего плохого. А вред, соответственно, мы делаем тому, кто
сам замышляет или уже причинил нам вред. Это естественные действия
разумного существа, и сатанизм поддерживает в человеке все, что есть в нем
разумного.
Теперь разберемся — что есть эгоизм, и каким он бывает? Эгоизм есть вполне
естественное и понятное стремление принести пользу себе, удовлетворить свои
потребности. Эгоизм может быть разумным и неразумным. Разумный эгоизм — это
осознанные и продуманные действия, направленные на собственную пользу и не
зависящие от мнения и интересов посторонних людей. Неразумный эгоизм —
удовлетворение сиюминутного хотения без учета последствий. Характерно, что
нравоучители всех мастей в качестве примеров эгоизма приводят именно
неразумный эгоизм. А эгоизм разумный свойственен любой разумной личности,
не связанной религиозными и моральными догмами, в том числе и сатанисту.
Проповедуемый нравоучителями альтруизм — это не просто "жизнь для других".
Больше всего требуют от человека быть альтруистом различные паразиты и
иждивенцы, которым лень позаботиться о себе и хочется, чтобы о них
заботились другие. В иных же случаях альтруизм — это оказание услуг другому
индивиду в соответствии с чужим представлением о его желаниях, то есть —
"медвежья услуга".
Таким образом, наиболее приемлемым для сатаниста как для индивида, ценящего
разум и независимость, является именно разумный эгоизм. Сатанист
действительно не считает нужным для себя заботиться о посторонних и
неинтересных ему людях, считая, что они могут и сами позаботиться о себе и
своих интересах наилучшим для них образом. Пусть каждый заботится о себе —
вот позиция сатаниста.

3. Сатанистская любовь
О том, что сатанисты выступают за свободную любовь, написано и сказано
много. Это, пожалуй, единственная правдивая информация о сатанистах,
которую человек может почерпнуть из средств массовой информации. Видимо,
для христианских проповедников свободная любовь стоит в одном ряду с
убийством младенцев и погромами на кладбищах, и они с удовольствием
упоминают об этом "злодеянии" сатанистов. Но что на самом деле означает —
свободная любовь?
Христианство ограничивает людей в любви, пожалуй, больше, чем в чем-либо
другом. Современное "светское" государственное законодательство регулирует
самое прекрасное чувство человека на основе все тех же христианских
заповедей. И пусть прогремела сексуальная революция, несколько ослабившая
путы христианской "морали", все равно в обществе осталось чисто
средневековое отношение к любви как к потенциально опасному явлению,
требующему жесткого юридического регулирования. Это регулирования
осуществляет:

а) законодательство о семье, устанавливающее, что любовь может проявляться
только между одним мужчиной и одной женщиной;

б) статьи уголовного кодекса, устанавливающие минимальный возраст, начиная
с которого разрешено любить.

Другое распространенное христианами заблуждение — о том, что любящие друг
друга люди "принадлежат" друг другу. Отсюда — ревность, совершенно
неприемлемое для сатаниста явление, отсюда же — отношение к любимому
человеку как к собственности. А следовательно, неуважение к его личности.
Что же мы имеем в результате двухтысячелетнего господства христианских
представлений о любви? Мужчины, представляющие любовь как получение в свою
собственность женского тела и стремящиеся юридически закрепить эту
собственность заключением "законного брака". Таким образом, любовь
незаметно уплыла из отношений между людьми. А соответствующие законы
регулируют ее подобно тому, как регулируются законом другие виды
коммерческой деятельности.
Что же есть любовь в сатанистском понимании? Это чувственное стремление
разумных личностей друг к другу. Любовь не подчиняется никаким законам и
моральным догмам, в противном случает это уже будет не любовь, а
бюрократическая формальность. Каждый индивид может любить и быть любимым, и
никто не вправе эту способность у него отнимать или ограничивать.
Влюбленные могут проявлять свои чувства любым способом, который устраивает
их и не наносит вреда окружающим. И какие-либо собственнические инстинкты,
ревность, абсолютно не уместны: объект любви — такая же самостоятельная
личность, как и вы, а не ваша собственность. Если вы любите только кого-то
одного, никто не заставляет вас вступать в отношения с другими, но вы не
можете требовать от других быть такими же однолюбами.
Любви, как известно, все возрасты покорны, и весьма юный возраст — не
исключение. Дети имеют право любить и быть любимыми, и сатанизм не может им
в этом праве отказать. Само собой разумеется, сатанизм не накладывает на
индивида никаких требований в плане так называемой сексуальной ориентации.
Вы можете любить кого угодно и как угодно, и какие-либо ограничения здесь
недопустимы.

4. Сатанистская семья
В предыдущей главе было показано, что христианский институт брака есть
узаконенная форма торговли телом и что сатанизм провозглашает возвращение к
настоящей любви, построенной на чувствах, а не на моральных догмах. Нам
могут возразить, что основная цель создания семьи — рождение и воспитание
детей. Согласимся с этим возражением и покажем, как может строиться
совместная жизнь и воспитание детей в условиях свободной любви.
Сначала определимся, что такое семья. Семья есть группа любящих друг друга
личностей, живущих вместе и ведущих общее хозяйство. Одна из возможных
целей такого сожительства — завести детей и содержать их до того момента,
когда они смогут содержать себя сами. Догматические религии требуют, чтобы
взрослых членов семьи было только двое, и чтобы это были обязательно 1
(один) мужчина и 1 (одна) женщина.
Сатанизм, как было сказано в предыдущей главе, утверждает неприемлемость в
любви каких-либо схем. В сатанистском сообществе действует свободная
любовь, и, следовательно, необходим свободный состав семьи. Сатанистская
семья может состоять из любого количества индивидов, любого пола и
сексуальной ориентации. Главное условие — все друг друга любят и хотят жить
вместе. Сатанисты не ставят целью вдолбить своему ребенку какие-то "нормы"
поведения. Скорее, целью является научить его самостоятельно мыслить,
делать свой выбор, отвечать за свои действия.
Конечно, сатанистская семья не гарантирована от ссор и разводов. С кем из
родителей в этом случае остается каждый из детей, видимо, следует решать в
соответствии с мнением самих детей.

5. Сатанист и "общественная мораль"
Христианское общество опутывает человека множеством писаных и неписаных
правил. Оно предписывает ему общий сценарий жизни, стиль одежды и прически,
правила общения с себе подобными, мнение о приемлемости/неприемлемости тех
или иных поступков. Что это — просто результат стремления христиан
утвердить как можно большее количество догм, или же за этим кроется нечто
большее?
Выдвигаю предположение, что цель христианства в данном случае такова:
нагрузить человека как можно большим количеством действий, которые
настолько войдут в привычку, что он их будет выполнять бессознательно. А от
этого уже один шаг до того, чтобы заставить его бессознательно (или потому
что "так принято"), совершать и другие действия, например, ходить в церковь
и оставлять там свои деньги. До недавних времен эта схема работала
безотказно. В XIX веке не пойти в воскресенье в церковь казалось столь же
нелепым, как сейчас прийти на работу в офис в балахоне с надписью "Коррозия
Металла".
Хотя, конечно, в любом аспекте жизни христианского общества проявляется
обычная для него боязнь красоты тела, сексуальности и индивидуальности
личности. И с этой точки зрения для христианского общества вполне
естественно одеть людей в одинаковые наряды, которые всячески скрывают
особенности пола и превращают людей по возможности в одинаковых кукол-
солдатиков.
Как сатанист реагирует на мораль, моду и стиль жизни окружающего общества?
Поскольку действия сатаниста подчинены только его разуму, то он ничего не
станет делать потому что "так принято в обществе". И везде, где только
возможно, он поступает так, как сам считает нужным. Конечно, жизнь иногда
заставляет сатаниста следовать христианским канонам поведения, но делает он
это не машинально, а осознавая вынужденную необходимость таких действий.
Кроме того, сатанист осознает, что тоталитарная культура окружающего
общества не есть просто следствие несовершенства этого общества. Она
сознательно внедряется в массы идеологами общества, поддерживается
финансово, и все это — с целью удерживать всех членов общества в рамках
христианского образа жизни. И сатанист не подчиняется общественным "нормам"
не только потому, что они неразумны, не только потому, что он является
независимой личностью, а не "членом общества", но и из осознания того, что
это поставило бы под угрозу саму его индивидуальность.

Главное в сатанистском образе жизни — самостоятельность мышления и
подконтрольность действий индивида только его разуму. Каждый индивид —
уникальная личность со своими неповторимыми особенностями, и невозможно
придумать такую схему жизни и поведения, которая удовлетворяла бы всех.
Религии, пытающиеся подогнать жизнь человека под определенный шаблон
(христианство, ислам и т.д.) не достигают этой цели. Хотя, возможно их цель
другая: поставить перед человеком невыполнимую задачу, чтобы затем объявить
его грешником, заставить каяться и платить церкви деньги за свое
несоответствие невыполнимым нормам.
Сатанизм отвергает любые шаблоны и побуждает индивида мыслить
самостоятельно. Но каждый ли способен мыслить самостоятельно, или некоторые
представители рода человеческого все-таки нуждаются в шаблонах? Этот вопрос
пока остается открытым.
Обратите внимание: большая часть из того, что было сказано о сатанистском
образе жизни, так или иначе связано с сексуальными вопросами. С одной
стороны, сексуальность присутствует во всех сферах жизни. С другой — именно
сексуальность является главным врагом для проповедников библейских религий,
на "заповедях" которых строятся писанные и неписанные законы обществ,
охваченных европейской цивилизацией. Наука еще объяснит когда-нибудь этот
феномен ненависти человека к той области жизни, благодаря которой он
появился на свет.

Заключение

Самые разнообразные спекуляции на тему сатанизма, раздувание ненависти ко
всему, что относится к Дьяволу, порождают чудовища, монстров в человеческом
облике, людей без понятия совести и сострадания. Сатанизм превращен в
гнусный пасквиль на христианство и бога. Но такой сатанизм не для меня.
Мое мнение не обязательно, оно не абсолютно и никого ни к чему не
обязывает. Я считаю, что сатанизм должен быть чистым, это должна быть идея,
а не культ. Сатана был низвергнут в Ад за то, что возомнил себя равным
Богу, за то, что осознал свое собственное право выбора. Он – бунтарь против
деспотии Бога, но не против человека самого. Он сделал выбор – быть вечным
рабом Господа, пусть и лучшим, прекраснейшим, но все же рабом или быть
самим собой, самому себе хозяином. Именно поэтому право выбора, право быть
свободным духом и есть настоящий сатанизм.
Да, говорят, что это не сатанизм в чистом виде, что сатанизм – это
поклонение Дьяволу, Сатане, но я считаю, что это не так. Сатанизм не есть
религия, не вероучение – это мировоззрение, при котором, в принципе, не
важно – существуют ли объективно Дьявол и Бог. Сатанизм – это идея. И
центром этой идеи является человек и его право выбора, его личная свобода
от навязываемых ему религией и обществом идей. Назовите это
антропоцентризмом, и вы будете максимально близки к моему пониманию
сатанизма. Но почему сатанизм? Идея Сатаны-бунтаря идеально подходит для
борьбы с косностью христианства: если вы скажете миру, что вы атеист и не
верите ни в Господа Бога, ни в Дьявола – на вас просто мазнут рукой и не
воспримут вас всерьез. А назовитесь сатанистом при тех же взглядах и
убеждениях – вы получите возможность бороться с их убеждениями. Вам даже не
нужно будет навязываться в качестве врага – они сделают это сами. Они
набросятся на вас со всей ненавистью, на которую способны и вот тогда,
когда откроется их истинное лицо – образец жестокости и чванного
высокомерия, - вот тогда вы получите все возможности показать всем, что
такое христианство, какими методами оно действует, что оно сделало для
людей. И тогда вы сможете победить, победить в честной и открытой борьбе за
право называться свободным человеком, свободным от рамок христианского
убеждения и от добровольного рабства, которое по мнению клерикалов есть
высшее проявление божественной справедливости.

tags: религии, записи Die Laughing

tags: сновидения, мистика, записи Die Laughing

tags: мистика, записи Die Laughing

tags: записи Die Laughing, символика

Глава 1

Я был там. Я стоял на краю Мира и видел свет, горящий в окнах Бытия.
Я видел зарево Врат Зари и непроглядную Тьму Врат Заката.
Я был там. Я видел и Свет, и Тьму. Я видел тьму Света и свет Тьмы.
Я стоял на пороге Вечности. Минувшее расстилалось за моей спиной. Грядущее лежало предо мной.
Я видел водовороты мрака и водопады звезд. Я видел гаснущие солнца и вспыхивающие звезды.
Я видел расцвет империй и гибель миров. Я видел ничтожество и могущество.
Я был там. Я видел стоящих во Тьме и несущихся сквозь пространство и время.
С вершины вершин я озирал закоулки миров. Я видел тусклый обманчивый свет ложной надежды, мглу отчаянья и болота бездействия.
Я видел возносящихся ввысь и падающих ниц. Я видел побежденных и побеждающих. Я видел решающих судьбы и обреченных.
Я был там. Я видел все битвы былого и грядущего.
Я видел великих и ничтожных, могучих и бессильных. Я видел величие и бренность этого мира.
Я прошел дорогой огня, я бродил тропами души. Я ходил торными дорогами и окольными тропами.
И я увидел все минувшее и грядущее на Пути своем. И постиг я их, как мне было дано.

Глава 2

Я видел войны. Я видел войны, охватившие весь мир и всю Вселенную. Я видел битвы гигантов и поединки ничтожеств.
Я видел, как орды варваров волной прокатились по миру, сея огонь и смерть. И оставили свою кровь на полях битв и в крови живущих.
Подобно волне прокатились они с Востока на Запад. Подобно урагану или словно стае диких зверей.
И были они темны лицом и глаза их были словно щели. Клинки кривые и пики были оружием им. И несли их кони. Им же им было - Орда.
Путь же их освещало пламя костров. Смерть и разорение шли по следам их.
И падали города и земли к их ногам. Иные же предательством стремились заслужить благосклонность их. И реяли их стяги от моря и до моря, от гор и до гор.
И была дана им власть и сила. И многие сильные склонили главу свою пред ними.
Как моровое поветрие прошли они. И не было силы, способной их одолеть. И сеяли они страх великий и смятение на пути своем.
И где же тогда был Господь? Где сила Его была и любовь к чадам своим? И не взглянул он на них.
Но и на такую силу найдется сила. И на великого воина найдется великий воин, что поразит его.
И где теперь Орда эта, где это воинство? В каких полях разметало их кости?
Где честь их и слава, и сила? Нет их боле. Даже память о них померкла.
Так и прокатились волной, и канули в безвестность.

Глава 3

И видел я воинов с крестом на одеждах. Видел, как несли они веру свою в земли Востока. На концах мечей своих и копий несли ее.
С именем Господа на устах и с железом в руках шли они в земли иные и обращали в веру свою всех на пути своем.
И не крестом крестили обращенных и водою, но мечом и кровью.
И похвалялись они святостью своей: Свет истинной веры несем мы заблудшим. Ради Славы Господней несем его.
Но не были святы они, и вера их была пуста и молитвы лживы. Ведь не Господней славы искали они, но мирской.
И не обращать неверных шли, но алкали богатства и жаждали почестей.
И преуспели они на пути сем. Где же был Господь в ту пору? Или угодно было Ему слышать стоны на смерть обрекаемых?
Или приятен Ему был запах пожарищ? Или как зверь лакал Он кровь убиенных и персты Свои мочил в ней?
Ни разу не явил Он себя, когда именем Его шли кровь проливать. Ни разу не защитил невиновных.
Ибо нет невиновных у Господа, но есть преданные псы Его и их жертвы.
Но и на эту силу нашлась сила. И не спасли их ни кресты, ни вера суетная.
Видел я песок, следы их заметающий, заносящий крепости их. Видел, как другие наложили руку на их богатство.
И где теперь воины те доблестные, где слава их и богатства? Сама память о них стерлась, как монета фальшивая.

Глава 4

Много было войн - много и сражений. Много смертей и много страданий. Многим довелось заплатить цену страшную.
И платили они цену эту за волю других. Ибо тот, кто хочет войны, вершит ее чужими руками.
Лишь за дом свой, за чад своих сражаются по воле своей. А прочие волей чужой живут или добычи алчут и земель и золота жаждут.
И где Он тогда? - спрашиваю я, - Почему алчущие не наказаны? Почему страждущие не утешены?
Или вновь упивается горем Он и страданиями? Или нет ему дела до малых сих и ничтожных?
Но не было мне ответа. Но вновь увидел я.
Увидел я, как маленький капрал стал великим императором. Видел, как к ногам его легло полмира.
По пескам и снегу шли армии его. На Север и Юг шли они. На Восток и Запад. И не было равных им под луной и солнцем.
Города и страны покорили они, богатству и славу снискали себе. Но и на эту силу нашлась сила, и низвергнут был он и сослан.
Но остались верные его, и вновь был он возвышен и снова простер длань свою над миром.
И было его власти лишь сто дней.
Но вновь низвергнут был, и умер он один на дальнем острове. И оставались с ним лишь немногие преданные. Такова цена власти.
Помнят же его и чтят ныне как ни одного из властителей.

Глава 5

Видел я, как великие державы делили мир, истекающий кровью. Видел, как вознеслось знамя, вымоченное в том крови, и покрыло собой до шестой части мира.
И выросла из той крови одна из самых страшных тираний в этом мире. Боялся тогда сосед соседа, и брат доносил на брата. Участь же у всех была одна - рабство и смерть.
Возвысились тогда мельчайшие, и пробились к власти ничтожнейшие. Уму же и чести пути не было.
И раскололся мир на две части. Каждая же считала врагом другую и жаждала стереть ее с лица земли.
Тогда возжаждал власти безумец. Ложь придумал он и стал вождем.
И пламя вспыхнуло по воле его, и весь мир содрогнулся. И отблески того пламени озарили все его закоулки.
И страх пришел в мир, ибо полчища пошли за ложью той, уверовав, что они превыше всех других. И истребили они многих, и покорили многие страны, и насаждали всюду волю и власть свою.
И рабами сделали другие народы они. Как скот пасли они их. Казнили и травили их. В огне жгли и в крови топили они тех, кто не желал принять их.
И во многих землях были мор и голод. И кто не пал в бою и не был убит, тот умер.
И молились многие Господу. Спасения просили и избавления. И где был Он тогда? Вступился разве Он за чад своих? Даровал Он им спасение?
Нет, не Господь, но люди остановили его. Жизнью своей и кровью заплатили они за это.
Что же Он тогда делал? Опять упивался мучениями? Опять вдыхал дым пожарищ? Или руки грел у костра из мертвых тел?
Или это Жертва Ему была, и принял Он ее. Кто же осмелится теперь сказать о Его милосердии и человеколюбии?

Глава 6

Много видел я войн, битв и сражений. За славу и богатство, за убеждения и за веру, ради правды и для того, чтобы скрыть ложь.
Ибо тот, кому надо спрятать дерево, сажает лес. А кому надо спрятать мертвое дерево сажает мертвый лес. А кому надо спрятать ложь, топит ее в чужой крови.
Видел я, и как строят власть свою на крови и костях.
И одни сыновья Господа восставали против других сынов Господа. Мечом доказывали они. Что их вера праведнее. Огнем утверждали они веру свою.
И всегда прав был, обладающий силой. И шел он войной на слабого, ибо кто первым пойдет на сильного.
Но слабый становился сильнее и наказывал своего обидчика. И сторицей возвращал ему все обиды свои.
Где же был Господь в ту пору, кота одни сыны его карали других чад его? И где он был, когда те мстили?
Кровью он упивался и страданиями. Вот его доброта, вот его милосердие!
И так века пробежали передо мной. И везде было кровь и страдание.
И вновь видел я, как убивают, не верящих в Бога. Ибо для верящих неверие страшно. Знают они, что неверующий неподвластен Господу. Не позволят они быть ему выше Бога.
Видел я, как вновь убивают, верящих не в того Бога, ибо каждый считает, что его Бог выше других.
Видел я и то, как убивают верящих в Бога. Ибо всегда найдется тот, кто будет доказывать свою правоту кровью.
И видел я просто, как убивают. Ибо, если есть человек, найдется и тот, кто его смерти желает.

Глава 7

И увидел я, как однажды восстанут сыны Ислама и под зеленым стягом пойдут на Запад.
И будут их толпы и полчища, и восстанут все от мала до велика, и пойдут они как лавина, сметая все на пути своем.
Будут они сильны и жестоки, ибо веруют в Господа своего, ибо веруют, что Он ведет их.
Железо и книга будут в руках их. И поразят железом они всех, кто не примет книгу их.
И не будет спасения тем, кто не примет веру их. И до трети мира будет в крови, и до половины в огне. И будет весь мир отброшен во тьму веков.
Тогда даже время потечет вспять, и солнце померкнет среди дня, и сам воздух станет как яд.
Восстанут в ту пору сыновья Света и сыновья Тьмы и пойдут рука об руку на битву, ибо о каких распрях может идти речь, когда рушится мир.
И будут среди них сыновья Иудеи, ибо велика их ненависть к детям Ислама. И встанут они во главе, ибо их мудрость - мудрость веков.
С кем будет тогда Господь? Отдаст ли он иные народы под руку сынов Ислама или повергнет в пыль стяг зеленый?
На чьей стороне Он выступит тогда? Или, как всегда, кровью обеих сторон упьется Он тогда, и победившему скажет: Вот Я к победе привел тебя. Теперь ты видишь, что сия вера истинна.
Но втуне будут слова Его. Ибо узрят люди, что проще договориться детям Света с детьми Тьмы, чем принять "милосердие" Его.
Но не будет еще мира меж ними, ибо принявшие Свет глухи и слепы, а идущие во Тьме упрямы и презрительны. И как не хотят одни увидеть очевидное, так не могут другие принять неразумное.

Глава 8

И будут тогда звезды на небе как крест перевернутый, и придут в этот мир Дитя Света, и Дитя Тьмы.
В один день и час придут они, и принесут с собой раздор и ненависть, ибо многие примут это как знамение Последней Битвы.
И много будет пророчеств о часе том, и кликуши будут кричать об этом.
Но не надо будет искать знамений, да и пророкам внимать пустое. Никто не в силах предсказать час тот.
Но когда он наступит, то нужды в пророчествах уже не будет, ибо каждый сам поймет, что час пробил.
И вновь расколется мир на две части. Примут одни Дитя Света и провозгласят: Вот Он, Сын Божий, которого мы ждали, вот он час Последнего Суда и Последней Битвы.
Но невдомек им, что Последний Суд уже свершился, и свершили его они над собой сами, избрав путь сей.
Другие же примут Дитя Тьмы и путь Его в сердце своем. И не о суде говорить они будут, а о выборе. Ибо не рок обрек их идти путем сим, но выбрали они его сердцем и разумом.
Долго стоять они будут как две силы, исполненные ненависти и презрения. И каждый будет считать себя правым. И ни вера, ни разум не помогут им.
Но дети Света первыми поднимут руку свою на детей Тьмы, ибо верят они, что Господь за них. И даже кровь невинных их не остановит.
Клевета и ложь будет мечом их, ибо верят они, что на пути света и неправедное прощено будет.
И не понять им, что нет Света без Тьмы, как нет веревки об одном конце. Власти же Господней время истекло.
И как божества языческие пали в пыль и в прах пред Ним были повергнут, так и Ему пора пришла пасть ниц.

Глава 9

В страхе живут преданные Господа - в страхе и умрут. Конца Света ждут они и Битвы Последней.
Так и не поймут они, что вся жизнь и есть Конец Света. Что каждый вздох их - Последняя Битва.
И как последний Суд над ними уже свершен, так и Битва будет длиться, пока они живы. И не понять им, что лишь пешки они в Великой Игре.
Тот же, кто познал мудрость, кто не верой живет, но разумом, кто понял предназначение свое, постиг правила Игры той, может играть на равных.
И не будет он искать откровений в Книге Его. И не станет примерять законы науки к постулатам веры.
И будет это так. Я видел это.
И видел я то, как умрет вера, и канут в безвестности слуги ее. Если люди живут разумом своим, то вера их уже не важна, ибо вера суть порождение разума.
И видел я, как рухнут и обратятся в пыль никому не нужные храмы всех богов.
И люди сбросят оковы и начнут думать. И будут жить как люди, а не как рабы Господни.
И не будет тогда преданных Света и преданных Тьмы. Останутся только люди, верящие в себя.
Останутся только презревшие пустую веру и признавшие силу разума.
И их будет мир, и будут они свободны. И горд я был тем, что дорогу им проложили мы.
Да будут благословенны все идущие Путем сим. Да будут благословенны все, торившие Путь сей. Во имя Истины, во имя Тьмы и Света, веки веков. Amen!

Глава 1

Восстав по ту сторону веры и неверия, презрев заблуждения и страхи людские, я отрекаюсь.
Я говорю для тех, кто может слышать, я обращаюсь к тем, кто понимает: я отрекаюсь.
Пусть услышат меня те, кому дано. Пусть узрят меня те, кто умеет видеть. Пусть поймут меня способные мыслить.
Я стою здесь, и Мир Горний простерся у ног моих. Я стою, и Преисподняя сияет надо мною.
Я слышу их, я вижу их, я осязаю их, но я отрекаюсь.
Иные подойдут ко мне и скажут: оставь стезю свою, ведь есть путь Света, ведь есть дороги иные.
А я скажу: пусть говорят свое, пусть их, ибо я отрекаюсь.
И другие подойдут и воззовут ко мне, и дороги свои покажут, и за собой звать станут.
Мол, отрекся ты, к нам лежит дорога твоя.
И им я скажу: у меня путь свой, ибо отрекаюсь я.
И нет для меня ни зла, ни добра, а лишь выбор мой и дорога моя.
Посему стою я здесь, меж Светом и Тьмой, ниже Ада и выше Рая, и говорю ко всем.
Пусть коснутся слова мои Света и Тьмы, пусть уйдут они ввысь и канут в глубины, пусть услышит меня любой, ибо я отрекаюсь.

Глава 2

Я отрекаюсь от войны, и я отрекаюсь от мира. Ибо суть они форма расплаты за чужие ошибки и монета в споре за идеи чужие.
Я отрекаюсь от них, дабы не платить кровью за ставки в чужой игре.
Я отрекаюсь во имя права быть самим собой.
Вот смелый сложит голову в бою, а трус бежит с поля битвы. Пусть их, это их война, а я отрекаюсь.
Пусть некто в белом кричит о мире, и славу ему пусть воспевают: блаженны миротворцы.
А я скажу: пусть его, ибо этот мир тщетен, и не мир он, а слова пустые.
Ни кричащий, ни шепчущий мира не приблизит.
Лишь война влечет мир за собою, оплачивая его чужой кровью. Но и сама она произрастает из мира.
И отрекаюсь я от них. И ибо это мой мир, и нет в нем места ни войне вашей и ни вашему миру.
Ибо кровь моя и жизнь моя принадлежат мне по праву. И что вам до них?
Вам есть мир ваш, и война. И горечь слов чужих, и сладость чужих печалей.
Кто за них собой поступится? Кто кровь свою ниже слов чужих ставит?
Кто угодно, но не я, ибо я отрекаюсь.

Глава 3

Я отрекаюсь от любви и ненависти. К чему они мне?
Я рву узы страстей и привязанностей и встаю на путь холодного рассудка, ибо любовь слепа.
Я порываю с безрассудством и отдаю себя власти разума, ибо ненавидящий безумен, и ненависть его незряча.
Ведь лишь любовь способна породить ненависть, а ненависть лишь одна из форм любви.
Они сильны, но не нужно мне их власти, ибо власть их – власть скотская.
Инстинкты ведут влюбленного, подобно зверю в охоте. Слеп рассудок его. И мчит он, дорог не разбирая. Рвется к предмету страсти своей, безумец.
Взгляните, как похож на него ненавидящий. Как гончая по следу рыщет он, слепо бежит за объектом ненависти своей.
И нет им ни сил, ни времени, чтобы остановиться, чтобы разумом смерить чувства свои. Безумны и слепы эти двое.
И я отрекаюсь от них.
Пусть выбор мой будет спокоен и холоден. Пусть это будет выбор разума, ибо не зверь я.
Пусть страсти мои уступят место рассудку.
Пусть любят одни и ненавидят другие. Они, но не я.
Зачем это мне, ибо я отрекаюсь.

Глава 4

Я отрекаюсь от жизни вечной и воздаяния посмертного.
Я отрекаюсь от того, что потом, ради того, что сейчас.
Что толку ждать несбыточного и получить ничто в воздаяние.
Что толку ждать обещанного, и постичь, что все это ложь и тщета.
Ты поймешь все и все познаешь, но что тебе в том, ибо будет уже поздно, и путей назад не останется.
Посему отрекаюсь я от всего грядущего, от надежд несбыточных, ибо жажду все здесь и сейчас.
И кто осудит меня? Те, кто живет надеждами ложными в ожидании тщетном? Те, кто дни проводит свои, бия лбы пред иконами?
Пусть их. Вера слепая ведет их, и путь их в бездну.
Ибо не вернулся ни один из них и не сказал: я был там , там хорошо, там Свет.
Так стоит ли ждать обещанного? Стоит ли верить лгущим, кто, не обижая себя в жизни нынешней, обещал иным все в грядущей?
Это не для меня, и я отрекаюсь.
Пусть их ждут жизнь и свет, пусть ждут они счастья райского.
Я отрекаюсь от них. Я не жду ничего, но беру все сам. Здесь и сейчас.

Глава 5

Что жизнь твоя, человече? Лишь путь нескончаемый ниоткуда в никуда.
Что есть след твой? Лишь цепь отпечатков ног нескончаемая.
Кто сочтет все следы твои, кто прочитает книгу жизни твоей?
Тому лишь под силу это, кто видит Свет и видит Тьму, и различает одно от другого.
И кто умеет прочесть книги Света и Письмена Тьмы? Лишь тот, кто отрекся, кто встал на путь Проклятых.
Посему и я отрекаюсь, и выбираю путь сей, дабы идти по нему.
Ибо слышал я слова лжи и слова правды, и понял, что нет между ними различия.
Ибо видел я и добро, и зло, и постиг, что это одно суть и то же.
Что добром было для одного, другому это горше горечи. Что ненавистно первому, второй почтет за благо.
И что одни зовут Светом, на деле есть тьма. И что есть Тьма для других – иным светлее света.
Но не дано узреть им того, не дано и постичь. Ибо видят они лишь привычное.
Им страшно встать на путь Проклятых, боятся они постичь незнаемое.
И я отрекаюсь от них, ибо не по пути мне с ними.

Глава 6

Что тебе до прошлого? Или будешь ты жить ушедшим? Но оно миновало, и все мысли о прошлом мертвы.
И, кто жив прошлым, считай, что мертв, ибо толку нет в воспоминаниях пустых.
Да и будущее к чему тебе? Ибо нет его, и оно не настало.
И может быть так, что не будет его у тебя. Что осталось тебе всего шаг или два. И неведомо это никому.
Так и канешь в безвестность, не получив ожидаемого.
Так и уйдешь, не найдя искомого, и не приблизившись к нему ни на шаг, ни на йоту.
Зачем тебе жизнь такая? Разве живешь ты не для себя?
Разве вчерашний хлеб дороже тебе сегодняшнего? Разве завтрашняя краюха насытить может?
И воспоминания хороши, лишь как урок разумному. Дабы ошибок одних не делать дважды, дабы не повторять минувшего.
И о будущем мечтать есть смысл, только если планируешь дела свои и поступки, цели ставишь себе и задачи, а не живешь мечтами пустыми.
Живи же днем сегодняшним. Потребностями своими и желаниями. И не жди даров свыше.
Ибо есть у тебя сила твоя и разум твой, желания твои и умения.
И отрекись ты от вспоминающих и мечтающих, как отрекся я. И выбери путь свой, как я сделал это.

Глава 7

Стою я здесь над зияющей бездной. И что мне до миро сего, в котором люди живут?
И что мне до стада скотского, что зовут человеками?
Ибо воля их – воля стада, ибо разум их – ум овечий. Ибо жизнь их – жизнь воловья.
Пусть живут себе, скотине подобно, между ярмом и яслями с сеном.
Ведь всегда есть, кто пашет, а есть и тот, кто плуг тянет, в упряжи своей по борозде бредет.
У кого кнут в руках, а у кого и ярмо на шее.
Нелегок труд пахаря, коли скотина тупа, но хуже того доля скотины.
И нет ума ярмо сбросить, нет и смелости кнут вырвать и обрушить его на спины обидчиков своих.
Дескать, твой черед, пахарь. Потащи-ка плуг сей, а я кнутом побалуюсь.
Так и бредут покорно, и детей своих поучают, дескать, доля наша такая: ярмо и ясли, либо нож и вертел.
Лишь один из немногих вожаком станет. Да и его участь та же.
Велика ли честь быть первым среди овец или иной скотины?
Но это их жизнь, их путь, их ярмо, их выбор. Их, но не мой, ибо я отрекаюсь от них.

Глава 8

Сказал: отрекаюсь я. И был мне голос.
Дай руку Мне, - рек Он, - и Я проведу тебя. Стань рядом со Мною, и ты узришь.
Отвори уши свои, и дано будет тебе услышать.
Открой разум свой Мне навстречу, и ты постигнешь.
Ибо только отрекшимся и дано, и лишь Проклятым позволено.
И погрязший в войне, и кричащий о мире, и тот, кто в любви, и другой, кто ненависти предался, и верующий, и не верящий – все одно.
Доколе в узде будут, доколе в ярме ходят.
Покуда черное и белое – все цвета их.
Пока говорят: Ах, человеки мы! Ах, превыше всех скотов мы!
Ах, разум наш – совершенство! Ах, жизнь наша – ценность высшая!
Что дано прожить им жизнью этой, что постичь этим разумом?
Боязно отречься им, и страшно стать на стезю Проклятых. И имя Мое страшит их.
Пути незнаемые страшнее им кнута привычного. Знание новое горше им жизни скотской.

Глава 9

Им не дано узреть Меня, ибо боги их слепы.
Им не дано услышать Меня, ибо боги их глухи.
Они не смогут постичь ничего, ибо все боги их давно мертвы.
Ведь каждый творит бога по образу своему. Слепец – слепого. Глухой – глухого.
Был ли у племени пастухов бог воином? Был ли у овец бог волком?
Так и мертвый в душе своей и сердце своем творит себе мертвого бога.
Лишь сильному дано сотворить бога могущественного, но сильному бог ни к чему.
Отрекись от них всех. От них и от богов их мертвых.
Отрекись от страхов людских, стань превыше добра и зла, коих нет в этом мире.
Постигни в душе своей, кто ты: человек ли, сотворивший богов своих и живущий по законам страха и лжи?
Или выбравший Тьму ради света, и презревший Свет ради Тьмы?
Сумел ли подняться выше Рая? Смог ли спуститься глубже Ада?
Дай руку Мне и ступай со Мною.

Глава 10

Что скажу я, и что я отвечу? О чем речь вести мне, коли путь Проклятых давно под ногами моими.
Если отрекся я и стезю свою выбрал.
Но кто станет спрашивать, когда нет ответа?
И кто станет говорить «да», когда нужно «нет»?
Посему, обратив свое лицо к тому, что зовут они Светом, говорю я.
Ты – бог людей, бог недостойных. Ты – бог овец и скотины иной.
Имя твое – непонимание. Звание твое – неразумие.
Упование на тебя – надежда ложная.
Ты платишь за все, но монетой фальшивою.
Был ли тот, кого не обманул ты? Есть ли обещание, что ты не нарушил?
Есть ли народ, который ты не предал? Которые не пролил кровь свою во имя твое?
Что есть хорошего, что не попрано тобою в угоду поклонению слепому, в угоду вере бездумной.
Вся вера в тебя – прах под ногами алчущих знания, груз на ногах страждущих истины.

Глава 11

Нет богу места в мире разумных. Нет места скотине, среди обладающих разумом.
И ты, человече, сделай выбор свой. Ходить ли в ярме или быть погонщиком?
Просить ли о милости и ждать несбыточного, или брать самому все здесь и сейчас?
Ибо нельзя быть собой и уповать на милость свыше, жить своим умом и верить в нелепое.
И кто ступил на стезю сию, тому уже нет пути назад. Как, отрекшись раз, нельзя отречься снова.
Как, ступив на путь Проклятых, нельзя сойти с него. Да и кто пожелает?
И не будет ему прощения в глазах презревших Тьму. Да и кому нужно оно? Что пастуху до мыслей стада?
Разве вкусив знания, можно прийти к вере? Разве отведав свободы, пожалеешь о ярме?
Верно, есть и такие, но по пути ли тебе с ними, спроси себя.
Верно, есть и кнута жаждущие и руки сильной над собой. Твое ли это?
Убоишься ли бога? Страшит ли Тьма тебя? Есть ли в тебе страх этот и упование?
Или отречешься от всего, от надежд и иллюзий ложных, и возлюбишь себя, как я сделал это?
И будешь свободен ты, и преисполнится сердце твое Тьмой изначальной. И сможешь ты встать меж Тьмою и Светом и говорить с богами на равных.

tags: религии, записи Die Laughing

Наши Звёзды

А ведь как это всё интересно устроено..

tags: звезды, записи Die Laughing, фотоподборки

tags: романтика, смерть, записи Die Laughing